«Сколько я терпения перенёс...»

О времени и о себе рассказал «Крестьянину» донской долгожитель

Пятого мая ветерану Великой Отечественной Ивану Михайловичу Коваленко исполнилось 99. На встречу ехала не без волнения: слышит ли, помнит что? Оказалось, и слышит нормально, и помнит дай бог каждому, хотя иные испытания лучше бы забыть. Вот только глаза подвели. Из-за того и упал. Сломал шейку бедра. Когда это случилось, дочь перевезла отца из Николаевки к себе в Сальск.

– Галина Ивановна, а пиджак с наградами прихватили или там, в Песчанокопском районе остался? – выясняла я по телефону, продумывая будущий снимок.

– Какой там пиджак! Не до того было. Да я и не знаю, есть он у него… В детстве мы с сёстрами игрались какими-то медальками, но то, наверное, трудовые награды были.

– Трудовых богато было, – подтверждает отец.

Сегодня война, воспоминания о ней трансформировались в какие-то акции, не имеющие ничего общего с той страшной былью, с теми страданиями, которые перенесла немногочисленная уже часть нашего общества. Стремительно уходят не только участники, но и дети войны. И услышать живой, не книжный рассказ о сороковых двадцатого века – большая редкость. Господи, сколько же пережитого тогда так и осталось неозвученным! Да и не любят прошедшие войну вспоминать о ней. Вот и Иван Михайлович пытается уйти в другую тему:

– Обо мне уже писали и в «Колосе» (газета Песчанокопского района), и в «Сальской степи». Я тебе лучше расскажу, как ангину лечить. Хочешь? Меня одна бабушка научила. Мне тогда лет семь исполнилось. Играли мы на улице, она подошла: «Ребята, кто хочет послушать?» Я один согласился. Но лечить уже потом стал, когда на пенсию вышел. Триста шестьдесят человек избавил. Приходили такие, что уже говорить не могли. За 24 часа всё проходило.

Интересно, конечно, да боюсь, не хватит нам времени и сил у старика поговорить о «главном». Бегом проходимся по детству. Отца, председателя колхоза, застрелили кулаки. В школу Иван ходил за семь километров в соседнее село Поливянку. Выдаст мама утром детям по варёной картофелине – это на весь день. Дорога дальняя. Коротали её тем, что учили по пути уроки: размовляли, шпрехали. Входили тогда в программу и украинский, и немецкий. Иван Михайлович сходу декламирует на языке Шиллера и Гёте стихотворение.

Понятно, что учёба давалась, но окончить довелось только пять классов. Трудиться в колхозе начал рано. Делал всё, куда посылали, а в 1938-м прошёл курсы механизаторов.

– Иван Михайлович, как узнали, что война началась? – направляю беседу в заданное русло.

– 21 июня мы в МТС ремонтировали комбайны. После обеда замполит – заместитель директора по политической части был тогда на каждом предприятии – подошёл к нам: «Глядить, готовьтесь: завтра предуборочный слёт. Чтоб в 7:30 собрались». Утром пришла за нами полуторка, запрыгнули наверх все девятнадцать человек и поехали в МТС села Поливянка.

Замполит провёл беседу, взяли обязательства, сколько скосить, сколько намолотить. На слёт в Развильное (тогда оно было центром района) съехались все сёла – десять или двенадцать: Николаевка, Поливянка, Красная поляна, Богородицкое, Летник… А оно ж война, но никто ничего ещё не знает. В обед зашли в столовую, покушали, по сто граммов выпили. Выходим, идёт мужчина, оклунок на плечах, за ним женщина с двумя ребятишками метрах в пяти, плачет навзрыд. Да что такое, в чём дело? Вот тебе трубач трубит сбор – заходить в клуб. Полон зал набился, в президиуме директора МТС. Идёт до трибуны военком. На слёте всегда секретарь райкома выступал, а то военком: «Товарищи, печальная весть: сегодня фашистская Германия без объявления войны в четыре часа утра перешла границу, бомбила Брест, Кишинёв, уже есть сбитые, раненые». Ну, и говорит, значит, что комбайнёров призывать не будут, они получат бронь, но всё переходит на военное положение: свет маскировать, на каждую улицу выставить дежурных. Через восемь дней прибыли в село 29 евреев – бежали из Молдавии. Рабочих рук в колхозе уже не хватало – одного мне поставили штурвальным, четверых – копнителями. Чисто убрали, даже подсолнух покосили. Посылают меня под Ростов продукты отвезти. Немец наступал, и наша молодёжь рыла с южной стороны Дона окопы. А каждый колхоз обязали кормить своих людей. В Николаевке было три колхоза в ту пору: «Дружба», «Червона заря» и «Молотов».

Снарядили колхозники три подводы, гружёные мукой, мясом, хлебом, трёх стариков назначили в сопровождение под начало молодого комбайнёра. Три дня на быках ехали до места.

Встретились с земляками. А фашисты уже совершали налёты. В одну из бомбёжек убило тракториста. Посадили на его машину Ивана. Когда враг захватил Ростов, рабочий батальон отступил в Кагальник. Вскоре после освобождения города Ивана Коваленко со стариками отправили домой. Прибыв, парень, как положено, отметился в сельском совете. Этой же ночью его вызвали в Песчанокопский военкомат.

– Мама плачет. Я успокаиваю, мол, несколько раз уже являлся туда и всегда возвращался. Но на этот раз нас утром посадили на поезд – и в Армавир. Там распределили в Азербайджанский полк в батальон связи.

Подготовка группы продвигалась туго. Новобранцы были разных национальностей, многие по-русски не понимали. Командуют: «Правое плечо вперёд!» – кто в лес кто по дрова. А уже пора пополнение отправлять. Собралась тогда комиссия, разложили на столе разные предметы: хлеб, ножик, ложку, тарелки, соль, много разного – устроили «экзамен». Ивана в числе успешно прошедших курс отправили на фронт.

– Меня бросили на пополнение в Крым. В поезде посадили в паровоз, чтоб я в случае чего по телефону сообщал обстановку командованию, которое расположилось в середине состава. Задача стояла попасть в Феодосию (там проходила линия фронта). В Туннельной затормозились на несколько часов. Новороссийск уже полыхал. Звонят из штаба полка: «Дай трубку машинисту». Ему приказывают двигаться назад за Туннельную и там разгружаться. На месте нас уже ждали машина с сухарями, машина с сушёными солёными бычками. Получили сухой паёк и пошли на Анапу. Потом трое с половиной суток двигались на Тамань. Вскоре нас догнали обоз и кухня. Несколько человек пошли рубить дрова.

Повар выдал по пшённому брикету. Мы уже грызём эти брикеты, не дождавшись каши, как объявляют тревогу. Спешно погрузились на баржу. Отплыли от пристани километра на три – оборвался трос между катером и баржей. Тем временем стемнело. Отправившиеся на берег за новым тросом вернулись только к одиннадцати часам утра. А за два часа до этого налетели самолёты. Как начали бомбить, как начали строчить из пулемётов. Людей на этот раз миловало. Пробило только бак полевой кухни, и из него лилась на палубу горячая вода. Прибыли в Керчь. Командиры всё время подгоняют: «Быстро, быстро, бегом на конец города!» Только разгрузились, как налетели самолёты. Бомбят, Керчь горит, осколки со всех сторон шлёп-шлёп-шлёп. Дней через пять, то был конец июня 1942-го, пришли в десятом часу вечера на фронт до штаба полка. Вторая линия по кабелю – наши окопы. Были с нами раненые из выздоравливающего батальона, но большинство оказалось на передовой первый раз. Кто-то из новеньких и закричал: «А куда мы идём?» Немец услыхал, кинул мину в ствол запалом вниз. От такого грохота я упал. И вижу: один спереди бежит, а у него осколок мины распустил живот, кишки выпали и тянутся по земле метров на семь, наверное. Он кричит: «Санитар!» А немец даёт, немец даёт. Пули трассирующие так и светятся. Я побежал через окопы, выскочил – пулемёт стоит, на немецкую сторону направленный. Пулемётная рота нашего полка оказалась. Солдат подсказывает: «Иди назад, ваши во втором ряду».

Иван Михайлович с дочерью Галиной

А вскоре ранило и Ивана – легко, в руку. В госпитале пробыл пару недель и собирался уже выписываться. Но тут пришёл старшина и объявил Коваленко, что он остаётся охранять госпиталь. Накануне Сталин издал указ о создании взводов охраны медучреждений – после того как под Ленинградом финская разведка вошла в тыл и уничтожила весь госпиталь.

Но и этот госпиталь продержался недолго. Начались бомбёжки с воздуха. Двери, окна повылетали, рухнул забор. Многие из тех, кто пытался убежать, погибли.

– Мы потом собирали оторванные пальцы, руки. Сколько было уничтожено солдат…

Выживших перевели на частные квартиры. Иван Михайлович помнит всё и, как мне показалось, даже видит в картинках. Рассказывая, рукой отмечает направление, добавляя понятные теперь только ему детали: «справа там...», «а напротив был», «дом метров семь шириной и 12 в длину». В этом доме семь на двенадцать в городе Митридат его назначили санитаром – ухаживать за шестнадцатью ранеными. В основном это был офицерский состав. Поил, кормил, выполнял назначения врача, который дважды в сутки совершал обход.

Немец наступал на Керчь, и раненых эвакуировали в деревню Булганак. Ковалёва снабдили бинтами, дощечками-«шинами» и оставили у таблички «Перевязочная» помогать проходящим раненым. Тут же остался капитан особого контроля, чтобы всё регулировать. Иван Михайлович успел перевязать человек девять до момента, когда показались два наших отступавших танка. «Что ты сидишь? Немцы в двух кварталах отсюда», – прокричал танкист.

– Пошли за солдатом, которого оставили охранять продукты. Как же невыносимо было слышать: «Что ж вы уходите, нас бросаете?» Что я мог ответить мирным жителям – мы обязательно вернёмся, кто останется жив.

Отступили до Керченского перешейка. Несколько часов прошли спокойно. Ночью немцы скользили прожекторами по прибрежной полосе и кое-когда били снарядами по пристани. На рассвете высадился десант, подошедший из Азовского моря. Как застрочили тут пулемёты, автоматы, и стала вся площадь черна людьми. Немец зашёл с тыла, загоняя наших в воду. Вместе с солдатами в этой мясорубке оказались 800 женщин, присланных из Куйбышева ремонтировать железную дорогу. Люди, кто вплавь, кто на доске или камере, стали форсировать перешеек, вышедший от тел из привычных берегов. И вдруг среди этой неразберихи и шквального огня со всех сторон раздался возглас: «Помереть, так в бою!» Стали собирать винтовки, патроны. Не отставали от бойцов и женщины. В этой страшной кутерьме Коваленко успел добежать до кучи кабеля. И только он растянулся на всю длину окопчика, который кто-то успел вырыть на глубину штыка лопаты, как рядом рванула мина.

– Меня оглушило, голова трещит, и не понять, откуда наши пули, откуда вражеские. А винтовку уже держать нельзя – такая горячая. Как упал, не помню. В себя пришёл часов, наверное, в двенадцать. Вся спина в крови, она уже засохла. Меня трусит – крови много потерял. Но тишина. И вижу – мужчина: то ли ищет кого, то ли собирает что. Если русский, прошу, помоги. Он меня поднял и потихоньку повёл к маяку. Там в хате осмотрел меня врач. Пуля прошла насквозь с одного бока через другой. А в серёдке всё оказалось цело. «Ты кушал?» – спрашивает доктор. А я за два дня одно печенье съел. «Это тебя и спасло, – говорит. – Набитые кишки бы порвало. А пустые, они как вода. Пуля их не берёт». Перевязали меня. Тут подвезли начальника керченского аэродрома с перебитой ногой. Положили нас в ЗИС без бортов и перевезли до берега. Вот идут два врача, и смотрю, мой знакомый комиссар возле них. «Иван! – узнал и он меня. – Я тебя здесь не оставлю. Что со мной, то и с тобой будет. А если останешься здесь, сгоришь: жара, воды нет. Отведите его в первую хату», – приказывает двум солдатам.

Хозяева, дед с бабкой, что могли, для наших солдат сделали. Кого накормили, кого переодели в дедову штатскую одежонку, но им и самим по приказу немецкого коменданта грозил расстрел за укрывательство красноармейцев. Большая их часть успела вовремя покинуть дом. Когда немцы нагрянули с зачисткой, здесь оставались три бойца. Провожая «квартирантов», старик взял клятву с двух ходячих ребят, что не бросят Ивана. Так они и тащили его где на плечах, где на ремнях до котлована, куда фашисты согнали тысяч 6-7 пленных. Через несколько часов пленных выстроили в колонну по пять человек в ряду. Километра на полтора растянулось шествие. Пригнали в казармы. Раз в день давали кашу, воды не давали. Периодически у Ивана температура поднималась до сорока градусов, и тогда он терял сознание, порой отпускало. В один из таких моментов появились врачи.

Зашли, глянули, парень поднял голову. Они бросили меж собой какую-то фразу. Лежавший рядом узник в окровавленной рубахе оказался учителем немецкого языка. «Ты девятый, сказали они, вас надо вывезти во Владиславку», – перевёл сосед. Отобранных загрузили в кузов. Привезли их к какой-то ферме и прямо с борта скинули на навозную кучу.

Тут Ивану повезло встретить молдаванина Витьку. Парень, несмотря на ранение в руку, был задействован в похоронной бригаде. У него нашлись запасные штаны и рубаха, снятые с убитых. Принёс он ведро воды, обмыл Ивана, переодел и положил рядом с собой на свободное место.

Из Крыма пленных вывезли в Прибалтику, разбросав по концлагерям в Литве, Латвии, Эстонии. Три года, до самой победы, пробыл Иван в плену. Возил воду. Людей, как скотину, впрягали по шесть человек в оглобли, накинув на голову шлею, и они таскали в гору 60-ведёрную бочку.

После освобождения из немецкого плена узники попали на госповерку.

– Сколько она длилась, никто ни о чём меня не спросил. Просто использовали на работах. Поначалу в Подольске плели сети, за неделю наплетали полную полуторку. Их отправляли на фабрику и делали неводы. Через три месяца перевезли в Москву робить гараж для управления НКВД на Остаповском шоссе. Построил нас полковник человек триста с чем-то.

Идёт, идёт, доходит до меня и говорит: «Ты будешь бригадир-сантехник». Да я ж не в курсе такого дела, отвечаю. «Я вижу по тебе – ты потянешь, 42 человека дадут в подчинение, будет у тебя цех». Два года прошло на стройке.

Стали оттуда людей переводить на восстановление Сталинграда. А Коваленко не отпускают, как он ни рвётся – всё ж ближе к дому. Наконец допросился. На Волгу прибыл зимой. А в мае, наконец, отпустили на побывку к матери. Начальник ещё обнадёжил: «Может, пока будешь гостить, придут документы, так я позвоню, что и возвращаться не надо». Но судьба снова сыграла злую шутку. В Пролетарске выскочил на остановке из поезда купить что-нибудь съестного на «хитром рынке». Голодное было время. Состав неожиданно тронулся.

Метров тридцать не успел добежать. На следующем доехал до Сальска. Бдительные стражи арестовали и, продержав два дня, направили в Ростов, на Богатяновку. В тюрьме провёл год. И только в 1948 году попал Иван Михайлович в родную Николаевку. Женился по любви. Пятьдесят пять лет прожили вместе, четверых дочек воспитали. Трудился много.

Сначала комбайнёром. Потом, когда заболел туберкулёзом, перешёл на «лёгкий труд» – агрономом, учётчиком. Наград трудовых – не сосчитать. А вот военные страдания долго в зачёт не принимали.

– Сколько я терпения перенёс! Война у меня с 2007 года началась, чтоб за войну пенсию дали.

Да, крепкие орешки наши чиновники. Не каждый может одолеть их противостояние. Нужно быть большим оптимистом. К счастью, Иван Михайлович Коваленко как раз из такой породы.

– Мне не трудно ухаживать за папой, он максимально старается всё делать сам, – поясняет Галина Ивановна. – Видите, сколько мы тут перекладин ему нагородили над и возле кровати. Он по несколько раз в день подтягивается на них, встаёт, разрабатывается. Обещает дожить до ста десяти лет.

Людмила ВОРОБЬЁВА
Фото автора

Выразить свое отношение: 
Рубрика: Общество
Газета: Газета Крестьянин