На образ Грузии легла ночная мгла
Саакашвили хотя и весьма высокопоставленный - но это один конкретный грузин. Не торопитесь в воображении своём населять Грузию вспыльчивыми обреками, проклинающими Россию. Воображаемые враги куда как опасней реальных.
По городу вождя носили. Огромные, высотой метра по два, портреты Гамсахурдиа плыли по улицам, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Его вертели туда-сюда, чтобы каждый мог хорошенько разглядеть жаждущего возглавить нацию, но выглядело жутковато: Звиад будто высматривал, кто там ещё не бьётся в патриотическом припадке, кто там ещё враг всех грузин. Взгляд его был мрачный и чрезвычайно обиженный. Наверное, неспроста его революция избрала своим символом именно такой образ - лицо угрюмого, глубоко обиженного человека. То и была революция обиженных - никто не поддерживал Звиада так, как поддерживали его съезжающиеся в Тбилиси провинциалы из захолустных городков и деревень. Для них это был шанс подвинуть сытых тбилисцев, урвать свой куш.
Центр от Руставели до Плеханова перекрывали чуть не каждую неделю. Люди удивлённо пересказывали друг другу слова каталикоса, доселе персонажа вполне беззвучного: «Кто убьёт грузина, будет вечно гореть в аду». Сначала было смешно. Казалось, это ненадолго. Чтобы в Тбилиси, где никогда никому не было дела до твоей национальности?! Но когда стали постреливать - для начала в воздух, по ночам, то здесь, то там, - мы поняли, что это всерьёз.
Русских вдруг окрестили оккупантами, развинченные подростки бросали нам вслед: «русо туристо». Мы здоровались с грузинскими соседями, пряча глаза. Столько лет прожить вместе - неужели и они ходят на эти митинги? Для моей семьи напряжение разрешилось неожиданно. Однажды к нам буквально ворвалась Инга, наша соседка. Она кипела, сбивалась с русского на грузинский. Мама предложила ей воды. И тогда Инга собралась. - А я им сказала: «Раньше русские очень были популярны! С чего это вдруг они такие плохие стали? Только позорите нас, грузин!», я им сказала. Она явно смущалась.
В Грузии открыто выступить против своего - почти табу. Почти предательство. - Вы нас извините, - сказала Инга и убежала к себе. И как хорошо, что она тогда это сказала: «Вы нас извините». Если бы мы слышали только слова «Грузия для грузин, русские оккупанты, убирайтесь домой», - наверное, хроническая обида господина Звиада передалась бы и нам. Хорошее в человеке так хрупко. Мы бы взрастили в себе своё собственное чудовище обиды, пожирающее без разбору всё, что было, и всё, что будет - тоже.
Но Инга сказала. И её слова перевесили все остальные. Да, Звиад пришёл к власти. Да, шовинизм при нём нагулял вес, из дворового недоросля превратившись в солидного «батоно» с тугим пузом. Да, мы уехали. Но уехали без обиды. Сохранив всё то хорошее, что было в нашей тбилисской жизни. Увезя в себе как нечто очень дорогое такую уютную, затейливо вывязанную грузинскую культуру.
И надо сказать, грузин, которым было неловко за такой поворот в нашей общей истории, было немало. Нормальные люди, окружавшие нас, так и остались нормальными. - Жаль, что вы уезжаете, - сказал человек, которому мы продали свою квартиру. - Если захотите, можете приезжать ко мне, всегда приму. Ему-то какая забота была до тех, кого он видел всего-то пару раз?
Жаль, что нормальные люди - существа тихие, для горластых митингов не приспособленные. Увы, так было в Грузии при Гамсахурдиа. Так, похоже, происходит сейчас в России, в момент обострения грузинского вопроса. В смутные времена на авансцене всегда теснятся персонажи, готовые рвануть ткань на груди, выкрикнуть какой-нибудь хлёсткий, слезу вышибающий клич. «Блокировать! Депортировать! Запретить банковские переводы!» Возможно, батоно Саакашвили заслуживает и большего. Но ведь без переводов из России народ будет голодать - отнюдь не улыбчивый полиглот из Дома Правительства. Кого именно депортировать - тех строителей, которые за копейки строят нам дома? Первоклассных хирургов, которые оперируют наших родных? Бубу Кикабидзе, запретив заодно к трансляции: «па-аэродрому, па-аэродрому лайнер пробежал, как по судьбе»? Что ж, что сделано, то сделано. Блокада введена. В хоре праведного гнева слова, апеллирующие к более созидательным чувствам, - увы - произнесены были почти что шёпотом. Ну ладно.
Пусть политики поговорят на языке, им более понятном. В конце концов так было всегда - и всегда за их базар платили люди с тихими голосами, отлынивающие от митингов, обходящиеся без образа врага в кипящем разуме. Ну да, трудно представить себе митинг, на котором нас призовут быть добрее. Быть умнее. Призовут: «Говоря о любом народе, думай о его лучших, а не худших представителях». Скорей всего, с введением блокады у России появятся серьезные козыри в политической игре с Америкой на грузинском поле. Нам бы с вами не увлечься этой игрой чрезмерно. Не забыть бы, что хорошее в нас - хрупко, и сломать его одним неосторожным поступком, одним жестоким словом - ничего не стоит. Милые мои сограждане, в самых мрачных политических декорациях всегда есть возможность сыграть свою пусть маленькую, но очень важную и красивую роль. Найдите какие-нибудь добрые слова для тех грузин, которые рядом с вами. Попробуйте. Уверяю вас, вы потом будете вспоминать об этом всю жизнь как об одном из своих самых гражданственных поступков. Помните фильм «Отец солдата»? Старый грузинский крестьянин Георгий идет через всю войну, надеясь найти своего раненого сына. Там есть сцена, когда наш танкист, разворачивая танк, давит гусеницами их виноградник. И Георгий, заставив его остановиться, кричит: «Ты его сажал?! Ты его растил?!» Ломать - не строить. Что не поломано в российско-грузинских отношениях, сегодня доломают и без нас. Не они это растили, не сегодняшние тбилисские и московские политики. Мой народ заплатил за близость с Грузией многолетними кавказскими войнами. Такие, как я и мои родные, поколениями жившие в Грузии, заплатили своей любовью. Поверьте мне, там есть что любить. А это важнее. Если мы снова отмолчимся и отсидимся перед телевизорами, перспективу нашей жизни снова дорисуют за нас художники-баталисты. Она будет мрачной. Денис ГУЦКО, лауреат премии «Буккер - открытая Россия 2005»
