Необорудованные люди

Первого октября – Международный день пожилых

ПЕРВОЕ. Разбитый, растасканный по кирпичу, заросший железнодорожный район Ростова. Лопухи, бельё и шум поездов. Ступеньки дореволюционного дома.

– Бабушка, вам помочь?

– Нет, родной, не надо, я борюсь, борюсь…

Второе.

Метро. Седая, уполовиненная жизнью, сгорбленная старуха.

– Нет, не надо, я сама, сама. Я зайду.

Уезжает. Зашла.

Ах, эти старики… Наши старики. Как они не привыкли к посторонней помощи, как стесняются её. Наше – теперь уже вечное – «Эх-ма...». Да мы и не даём им помощи.

– Сыночка похоронила, с кладбища иду. Приехал из Москвы, а его два наркомана завели за угол и убили. По рёбрышкам прямо, по личику-то его ногами, прыгали, – как можно? Он ещё лежал несколько дней и ватки с лица скидывал. Сердечко было крепкое, врач сказал – хорошее сердечко, всё может к старости заболеть, а сердечко ни за что. А оно и остановилось. Живу одна, попросила девушку помогать – спрашивает постоянно: когда на меня квартиру отпишешь? А я, может, и отпишу, но пока ещё пожить хочу.

Третье.

Четвертое – у помойки, перед Новым годом.

– Сыночек мой спился, умер давно. Второй – инвалид, на коляске. Ухаживаю вот. А ты, родной, береги мамку-то, береги...

Почему они оказались сильнее своих сыновей? Спившихся, надорвавшихся в 1990-е годы – потерянных. Они пережили их и похоронили. За них и дотянули до наших дней. Живут, уже истончаясь понемногу, но не теряя своего самого главного, честного. Они тоже знают водку, но пуще неё – тяжёлую, разламывающую работу, которая валила их с ног посильнее сивухи.

Удивительно – ведь и правда, не останавливаются до самой смерти. Моя прапрабабка Харитина (о ней в нашей семье много рассказов), родившая 14 детей и половину их них схоронившая, «робила» с утра и до вечера – в свои-то 88 лет. Пережила две голодовки, тиф, оккупацию, садиста-мужа, запойного конокрада. Что ей нужно было в той работе?

Когда труда много и кнут крепок, картина мира проста. На сложные, изысканные мысли и занятия не остаётся времени и сил. Страх. Ненависть. Забота. Вот и всё. Мало – но надёжно.

Целина? Поехали. Война – повоюем.

Жизнь? Да бог с ней, с жизнью, – они износили этот цветной платок исподом наружу; как та бунинская крестьянка – боясь испачкать.

Не все износили, говорите? И не все боялись? Но было же, было: заводы построены, немец разбит. И сироты накормлены, и хлеб на столе...

Жили чёрт-те где, ели чёрт-те что. Их запрягали – они пахали; целая страна жила необорудованно. Забыв о себе, через не могу, надрыв, похмелье – потому что НАДО. С богом или чёртом, кому как.

А мы? Ну что мы.

Зарвались, заспались, засалились. Позабыли наш чёрствый хлеб, самогон и луковые слёзы – и полезли на золотую пальму за бананом. Вот что мы. Сами по себе, ни бога, ни чёрта.

Впряжёмся ли мы теперешние, когда придут наше время и наш кнут? Будем ли работать тупо, упрямо, надсадно – забыв о себе, как муравьи, ради сохранения муравейника? Этим всегда и держались.

Каюсь, только к двадцати пяти я понял простое. Лишь сверхусилие нужно для добра. Оно не бывает большим или маленьким. Не бывает и разовым. Добро тает, как лёд, который передают из рук в руки, истирается, как бумага. Оно должно быть постоянным, всепоглощающим, неотъёмным. Мир – он как лодка с дырявым дном. Перестань черпать, успокойся на минуту – и всё, зальёт. Уже заливает.

Не бойтесь за них – они выстоят и сейчас.

Пенсия? Ну при чём тут пенсия, когда еженощно ложишься спать, неся в голове безумный двадцатый век?

Чиновники? Помилуйте – ни один из кремлёвских енотов-потаскунов не удивит их. Они видели людей куда строже – и не сломались под их пятой.

Ни лучше, ни хуже им уже не будет – просто не мешайте.

Эти старики, эти железные незабудки хранят наше главное, наше каторжное умение – стоять насмерть. В них самой русской жизнью вбиты тяжёлые сваи блокадного, стрелецкого мужества, которого, кажется, уже нет в нас. О, это «я борюсь, борюсь…». Как нам его не хватает.

Под монголами. Под Иванами и Николаями, за долгие столетия выбродило это горькое тесто под спудом – из него бы сейчас и лепить наше будущее. Не может же оно пропасть?

Да.

Я внук. Я правнук. Я праправнук. Я прапрапрапра...

Вы – тоже. Посмотрите на них, прозрачных, попристальнее.