Жизнь колхозная, лошадиная... (Крестьянин №50)

 - Ну, Белый, подъём! Хватит зря корм переводить. Пошёл, кляча никчёмная!

 Белый - это я. Ещё не старый, но загнанный на колхозной работе, слепой конь. А ведёт меня сам бригадир -  Шпачок. Его я узнаю по голосу. Куда он меня ведёт? Остановился. Я мордой наткнулся на его спину и на что-то твёрдое. Пахнет гарью и оружейным маслом. Запах знакомый. Так и есть - винтовка. В душу закралась тревога.  Конец! В одно мгновение в памяти всплыла вся моя жизнь.

 Счастливое детство с ласковой мамой-кобылицей, её тёплые бока, мягкие губы и сладкое молоко. Беззаботная юность с озорством в табуне стригунков. Военная служба с утомительными учениями. Пушки, лафеты… и затем - война. Взрыв снаряда совсем рядом. Из-под груды мёртвых тел людей, лошадей и упряжи удалось выбраться лишь мне одному. С тех пор я - слепой.

 Люди поймали меня и привели в колхозную конюшню. Немного откормили и запрягли в работу. С раннего рассвета и до глубокой ночи - тяжёлый колхозный труд. Иной раз травинки не дадут сорвать, удила не снимают до самой ночи. Напоить забывают напрочь. К ночи, весь в мыле, еле волокусь в стойло. Нестерпимо ноют натёртые от неподогнанной упряжи раны. Кровоточат. Но этого никто не замечает. Люди тоже устали, торопятся домой. А завтра - всё сначала.

 Однажды по нерадивости возницы я попал под гружёную телегу (не удержал с крутого спуска), сломал ногу, два ребра и получил много ссадин.

 - Списать легче всего! Для этого ума много не надо. Отдай Белого мне. Я его вылечу и буду на нём работать.

 - Да он никчёмный! Все, кто на нём работали, жалуются: не выполняет задания.

 - Это потому, что на нём работают разные люди. Я же тебе говорил: любая лошадь привыкает к одному хозяину, а слепая - тем более. Белого нужно держать в отдельном стойле с особым уходом. Лошадей в колхозе - недохват. Чем ты собираешься весной качать воду? Распаровывать пару? Ты же - бригадир. Хозяин. Партийный. Конь ещё не старый, зубы все целы. Решай, Гришка, ты теперь - старший.

 - Ладно, Кость Григорович! Убедил! Забирай.

 Так моя травма обернулась для меня удачей: я попал к Дячкам. Конюшня, с коровой через перегородку, - тёплая и уютная. Шины, бинты, лекарства, хорошее питание и «армейский» уход сотворили чудо. Я выздоровел. С хорошим, толковым хозяином никакая работа не страшна. Сбруя подогнана, не трёт, не давит. Мы с хозяином понимаем друг друга. Когда я устану - даст отдохнуть, проголодался - накормит, напоит, подсвистывая. (Люди всегда так делают, когда мы пьём - подбадривают.) Дорогу выбирает ровную, я никогда не спотыкаюсь.

 А с младшим Дячком, Шуркой, мы вообще друзья. Постучит он меня по коленке - я всё понял. Поднимаю согнутую переднюю ногу. По ней он вскарабкивается на мою спину. Поехали купаться. В речке мы плаваем вместе. Шурка осторожный, он знает, нельзя, чтобы брызги попали мне в уши. После купания - чистит гребёнкой, удаляет из-под паха клещей, со спины - личинок овода (сосут подкожный жир, проклятые). Изо рта вытаскивает занозы. Часто мне чистят копыта, подбивают ухнали - гвозди в подковах. Донимают мухи - накроют попоной. С таким хозяином и работа - в радость.

 Приятно качать воду. Иди себе по кругу, крути барабан да слушай команду.

 - Пошёл, Белый! (Это старший Дячок.)

 Иду в одну сторону. Трос тихо шуршит по блокам.

 - Стоп, Бельчик! (Это - Шурка.)

 Я и без команды остановлюсь. Слышно ведь: уже не трос, а цепь загремела. Значит, полная бадья поднялась (её выливают в корыто), а пустая - на дне колодца.

 - Разворот, Бельчик! Пошёл!

 Иду в обратную сторону. И никто не бьёт, не ругает и удил не надевают. А зачем?

 Зимой мы возили всякие колхозные поклажи. И всё бы хорошо, но однажды…

 - А куда это ты, Дяченко, на колхозной лошади и санях камыш везёшь? Вроде бы у нас никаких камышовых дел не намечалось.

 Это - председатель колхоза Кваша. Его я узнаю по голосу, а коня - по запаху.

 - Задание бригадира я выполнил. Решил по льду накосить камыша. Крыша совсем прохудилась. Вот выбрал время.

 - А Шпака ты спросил?

 - Так нет же его. Уехал в район. За конём я смотрю, ничего с ним не случится. Груз лёгкий. А сани - мои. Я сам их срубил для Белого.

 - Значит, самовольничаешь. Конь стоит на твоём подворье?

 - Да! Мне бригадир разрешил ещё в прошлом году.

 - Вот мне так и говорили, что у тебя замашки единоличника. Значит, так: камыш с колхозной речки отвезёшь на парники, сдашь Титу Ермолаевичу - овощеводу. Коня с санями и сбруей - на колхозный двор, конюху.

 - Но я коня поставил на ноги, спас…

 - Но-о-о! Пошё-ё-ёл!

 И снова я на вонючей колхозной конюшне в общем стойле. С обеих сторон зрячие кони поедают мой корм, кусают меня, бьют копытами. Холодно, сыро, подстилку меняют редко. Опять меня в работе понукают разные «хозяева», бьют кнутом, обзывают скверными словами. Опять кровоточат раны, хлябают подковы, подпревают копыта, донимают клещи и оводы. Пропал аппетит. Я отощал, ослаб, еле поднимаюсь к яслям, чтобы подобрать остатки корма. Соседи мои по стойлу в работе, а меня уже не берут. Одна радость - жду Шурку, он часто навещает меня, угощает сухариком, прижмётся щекой к моей шее. Плачет. Я тоже плачу. Какие непонятливые люди, жестокие, не жалеют ни коней, ни детей!

 Шурка гладит меня, поговорит со мной, повытаскивает изо рта занозы, удалит клещей… Всё, как раньше было. Но так, да не так.

 - Бельчик! Не можем мы тебя забрать, не разрешают. А я по тебе скучаю, папка - тоже.

 Он снова прижимается к моей шее. И я не могу никак остановить свои слёзы. Они всё льются и льются из моих невидящих глаз.

 В памяти всё промелькнуло. Спина Шпачка снова удаляется, повод натягивается…

 - Пошёл! Кляча никчёмная! Эй, Дём Корнеевич! Возьмёшь нож и клещи, придёшь в Глубокую балку к шурфу, снимешь с Белого шкуру и подковы!

 - Списали? А почему Дячку не отдали? У него конь ещё долго работал бы!

 - Не положено!

 Вот и всё. Прощай, Шурка! Эх! Жизнь колхозная, лошадиная!