Поле – его жизнь, его судьба

Исполнилось двадцать лет со дня смерти Терентия Семёновича Мальцева, известного учёного-аграрника, философа, дважды Героя Социалистического Труда

«Взглянув на карту Зауралья, вы увидите в долине двух речушек, впадающих в Тобол, Шадринский район. Здесь я занимаюсь опытной работой». Так в далёком 1934 году начиналась статья Терентия Мальцева в журнале «Колхозник». И Максим Горький, принимавший участие в его издании, прочитав рукопись, сделал волнующую надпись: «Вот как растут люди, полезные Родине».
Писатель не ошибся. 

Тяпка вместо букваря 

Говорят, жизнь прожить – не поле перейти. Но и поле перейти не просто, если ты не праздный прохожий. Для Мальцева оно – лаборатория, школа. В школу обычную, как все дети, не ходил ни дня. «Без грамоты проживёшь. Зачем она? От Бога всё, только молись усердней», – внушал отец. А мне, рассказывал Терентий Семёнович, страсть как хотелось научиться читать и писать. Ребята на занятия, он – в поле, в огород. Копать, поливать, грядки пропалывать, скотину пасти. У сверстников узнавал буквы, цифры. Бумаги, карандаша не было. Зимой писал палочкой на снегу, летом – на прибрежном песке, в придорожной пыли. В девять лет слыл среди сельчан грамотеем. Женщинам-солдаткам читал письма от мужей, с русско-японской войны, писал ответы.

Тайком от отца доставал книги. По биологии, естествознанию, истории, географии. Мир для него становился шире, а с новыми знаниями появились и новые вопросы. Почему у одних урожай добрый, у других скудный? Почему поздний сев, как правило, в Зауралье удачливее раннего? Как успеть вырастить и убрать хлеба в короткое сибирское лето? 

Не надо было отцу беспокоиться. Не ушёл бы от земли его Терентий, не найдя ответы на эти вопросы. Судьба распорядилась иначе. Началась Первая мировая война. Пришлось поменять соху на винтовку. Окопы, атаки, смерть товарищей, четыре года немецкого плена. Быстро выучил язык, подружился с тамошними коммунистами. В 1919 году вместе с другими военнопленными создал русскую секцию при компартии Германии.

Те четыре года не прошли даром. Наблюдал за тамошним хозяйством. Земли вроде бы не лучше, богу молятся не усерднее, а урожай выше. Почему? 

Вернулся домой в 1921 году. Весна наступила рано. Можно было начинать полевые работы, а тут как раз пасхальная неделя, время праздное. Земля, между тем, высыхала. 
«Я решил, несмотря на протесты отца, выехать в поле, – воспоминал Терентий Семёнович. – Стал бороновать». 

Задули суховеи. На участке Мальцева почва сохранила влагу, пшеница дала дружные всходы. Соседи упустили сроки. Осенью только у него был хороший урожай. Не однажды подмечал: семена, случайно попавшие в кромку полевой дороги, буквально втоптанные в землю, дают прекрасные всходы, хорошо развиваются. Тогда, может, и не стоит пахать, оборачивать пласт, иссушая почву? 

Попробовал рыхлить её на четыре-пять сантиметров – глубину заделки семян. Отец запричитал: «Оставишь без хлеба!» Позволил «умничать» лишь на одной делянке. Осенью дала она, в пересчёте на гектар, 26 центнеров пшеницы. С остальной площади едва собрали по пять центнеров.

Примирился с сыном Семён Абрамович, стал во всём слушаться, помогать. А Терентий всё экспериментировал. Со вспашкой, сортами, сроками сева. В коллективизацию односельчане избрали колхозным полеводом. Теперь под его началом были сотни гектаров, которые должны были кормить семьи, давать хлеб стране. Один, известно, в поле не воин. А воевать за хороший урожай – он убедился на собственном опыте – нужно грамотно. Создал сельскохозяйственный кружок. В него записалось лишь несколько мужиков, энтузиастов. Колхоз выделил помещение под «хату-лабораторию», помог закупить приборы, химикаты. Ставили опыты в «хате», в поле. Многие из них оказались удачными, и число кружковцев перевалило за сорок. 

– Представьте себе, – обращался он к ним, – шахматную доску. За ней двое: человек и природа. Белыми, с правом первого хода, всегда играет она. Напускает жару или холод, суховеи, дожди, заморозки. Чтобы не проиграть, нужно достойно ответить на любой, даже самый коварный ход.

Прослышав о сибирском экспериментаторе, его «хате-лаборатории», сотрудники Ленинградского института прикладной ботаники прислали на испытание двести граммов семян пшеницы нового сорта. Посеял, за делянкой смотрел, как за малым дитём. «Гостья» хорошо показала себя в Зауралье, и Мальцев постепенно размножил её до нескольких центнеров. Но случилось непредвиденное. Пока Терентий был в поле, районный уполномоченный приказал сдать пшеницу на элеватор, в счёт обязательных поставок хлеба государству.

До Шадринска, райцентра, больше двадцати километров. Он бегом, туда. Бросился в склад – пшеница ещё не перемешана с другим зерном. Упросил хранить её отдельно, а сам – в областной центр. Добился: вернули семена. Следую­щей осенью Терентий охотно делился ими с другими хозяйствами. 

«И на этом спасибо, товарищ Сталин»

С годами у Мальцева сложился проверенный личным опытом подход к местным условиям хлебопашества. Главное – сохранить влагу, точно «попасть» в оптимальные сроки сева, с учётом регулярно повторяющихся суховеев подобрать раннеспелые сорта. Агротехника эта требовала специальных орудий. На местных заводах по его чертежам изготовили плоскорезы дисковые лущильники.

К нему зачастили гости из хозяйств Поволжья, Северного Кавказа, степных районов Казахстана. А в феврале 1947 года пригласили на пленум ЦК партии (тогда – ВКП (б). – Прим. авт.) До заседания успел побывать у министра земледелия, просил помочь тракторами. Тот обещал выделить с десяток, а нужны были сотни. И вот Мальцев на трибуне. 

Каждому, говорил он, понятно: чем зерна больше, тем богаче страна. Но чтобы вырастить, собрать урожай, нужен творческий подход к земле и техника, которой в нашей области, к сожалению, не хватает. Сидевший в президиуме Сталин спросил:

– Сколько нужно тракторов, товарищ Мальцев?
– Пятьсот.
– А что ещё нужно?
– И на этом спасибо, товарищ Сталин.

Ответ вождю показался остроумным. Он чуть заметно ухмыльнулся. Зал, а это были члены правительства, партийные руководители, известные учёные, практики, встретил речь сибиряка аплодисментами. Был тут и Трофим Лысенко, директор Всесоюзной сельхозакадемии и фаворит Кремля. «Выскочек» от науки не любил, как и отступлений от канонов агробиологии. Мог «посодействовать» отправке вольнодумцев «в места не столь отдаленные». Но Мальцев и его сумел сделать своим союзником. Вызвался испытывать в условиях Зауралья сорта пшеницы, над которыми тогда работали селекционеры под началом Лысенко.

Тот охотно согласился. Более того, обратился лично к Сталину с предложением создать при колхозе «Заветы Ильича», Шадринскую сельскохозяйственную станцию «для проведения опытов полеводом Мальцевым». Летом 1950 года она и появилась тут, со штатом из трёх человек: директор, его заместитель и завхоз. Мальцев, таким образом, получил «охранную грамоту» от всевозможных уполномоченных, местных начальников. 

Президиум АН СССР проверил и обобщил результаты деятельности этой станции. «…Среда, в которой находятся растения, – говорилось в итоговом документе, – совершенно меняется при обработке почвы по методу Мальцева… особенно в последующие годы после глубокого рыхления... Все изменения создают условия для хорошего роста и развития растений». 

Небывалые для тех времён урожаи пшеницы на непаханой земле (более 20 центнеров с гектара) стали объектом постоянного внимания прессы, высоких партийных и советских руководителей. Не счесть было газетных, журнальных публикаций, радио- и телепередач. В августе 1954 года Мальцев принимал в своей деревне делегатов Всесоюзного совещания по сельскому хозяйству. Мероприятие осчастливил присутствием Никита Хрущёв. Около пяти часов он дотошно обследовал поля. Был восхищён видом пшеницы, волнами переливающейся на слабом ветру. Подбрасывал шляпу, любуясь, как она ложится на колосья, не пригибая их, словно на стол. 

«Так бы в стране все работали, как товарищ Мальцев, – заметил высокий гость, – некуда было бы хлеб девать». Только за два с половиной года в колхозе, после визита Хрущева, побывало около 3,5 тысячи человек.

Однако постепенно пресса о нём замолчала, гостей поубавилось. К тому времени началось «кукурузное шествие». Хрущёв надеялся: поддержит его Мальцев в этом начинании. Но тот не отвечал на подаваемые через посредников сигналы. «Королева полей» в его поч­возащитную систему не вписывалась. И Хрущёв на одном из высоких совещаний с досады обозвал Мальцева «пшеничным аристократом».

В стране пришла мода на интенсивные технологии, расширение посевных площадей за счёт распашки целины. В Сибирь, Северный Казахстан пошли эшелоны с тракторами, палатками, комсомольцами-добровольцами. 

«Целина преткновения»

В первые годы освоения целина неплохо оплачивала труд хлебороба. Так, среднегодовое производство зерна в Казахстане в 1961-1965 годах увеличилось до 14,5 миллиона тонн (для сравнения: до 1949-1953 годов производство зерна тут составляло 3,9 миллиона тонн). 

Но вскоре почвы, размолотые гусеницами тракторов, плугами, тяжёлыми катками, лущильниками, стали лёгкой «добычей» суховеев. Пропашная система привела к тому, что над казахстанской целиной, Сибирью, Алтаем закружили пыльные бури. Сугробы земли перекрывали шоссе, возвышались у лесополос, на сельских и городских улицах. Поля обнажились до материковой породы. В той же Курганской области урожайность зерновых упала с 19 до шести центнеров. А что же Мальцев? Он продолжал своё дело. Его район, колхоз эти напасти не затронули.

Ветровая эрозия захватила и Поволжье, Северный Кавказ. Многие и там заговорили о массовом внедрении почвозащитной системы земледелия.

На казахстанской целине этим, ещё до масштабных пыльных бурь, занялся директор ВНИИ зернового хозяйства, что в посёлке Шортанды, под Целиноградом (ныне Астана. – Прим. авт.) Александр Бараев. Технология примерно та же, что у Мальцева: щадящая обработка, без оборота пласта, с оставлением стерни. Она снижает «натиск» ветра, зимой задерживает снег. Плюс к этому – чистые пары. То есть год земля отдыхает, накапливает плодородие, влагу. 

Хрущёв, считавший себя знатоком сельского хозяйства, «пустующей» пашни не воспринимал. По-крестьянски хит­рый Мальцев дипломатично уходил от публичных дискуссий на эту тему. Иного склада был Бараев, сын питерского железнодорожника. Доказывал, невзирая на чины и звания: «В засушливой степи без чистых паров нельзя. И урожай по ним вдвое выше».

Вспоминаю один из приездов Хрущёва в Шортанды. Александр Иванович показал опытное поле, поделенное на четыре равных части: чистый пар, озимые, яровые по пару и пшеница без пара. Увидев пустующую площадь, Хрущёв недовольно поморщился. На второй и третьей делянках пшеница выглядела отлично, на четвёртой – хилая, низкорослая, вперемешку с сорняками. «А это что за ерунда?» – недовольно спросил высокий гость. «Тут мы, Никита Сергеевич, сеяли по вашей рекомендации, без чистых паров». 

Ответ Хрущёву показался дерзким, вызывающим. Стал кричать о халатности, сознательном искажении агротехники. Директора велел перевести в рядовые агрономы. В ту пору я работал в краевой газете «Целинный край», часто бывал в институте у Александра Ивановича. Немилость Хрущёва, как эстафета, передалась во все уровни власти. Словно по команде, навалились угодливые чиновники, пресса. «Я понимаю, – говорил он, – журналисты, не разобравшись, подхватили модную тему. Но почему так ведут себя и некоторые учёные, люди от земли?» 

Руководство в Москве и Казахстане всё же не торопилось освобождать его от должности. А тут подоспел октябрь 1964 года, скандальный пленум ЦК КПСС, на котором Хрущёв лишился своего поста. 

Терентий Мальцев был среди немногих, кто защищал Бараева и его дело. Тот, в свою очередь, принародно выражал признательность, называл себя его учеником. Со временем, получив известность, став академиком ВАСХНИЛ, Героем Социалистического труда, былое вроде забыл. Дескать, его система земледелия к мальцевской отношения не имеет. В дискуссию Терентий Семёнович не вступал, но и не скрывал обиды. Впрочем, противостояние оборвалось трагически, само собой…
Сентябрь 1985 года, Всесоюзное совещание по аграрным вопросам в Целинограде. Председательствует генсек ЦК КПСС Михаил Горбачёв. В президиуме министры, секретари обкомов, работники аппарата ЦК. Во втором его ряду, но не рядом – Александр Бараев, Терентий Мальцев. Академики, патриархи земледелия даже не смотрят в сторону друг друга. 

Бараев выглядит неважно. Прибыл, вопреки запретам лечащих врачей, прямо из санатория, где поправлялся после сердечного приступа. Совещание проводится на базе его института, опытного хозяйства. Большая, конечно, честь. Но кто лучше хозяина – директора, может рассказать о делах и заботах ВНИИ, проблемах земледелия? Проводив гостей, на другой день скоропостижно скончался от обширного инфаркта. 

Годы борьбы с «кабинетной косностью» подорвали здоровье. Последней каплей стало общение с «великим перестройщиком». Тут, в Шортандах, Горбачёв потребовал кардинальных изменений в организации аграрной науки. Бараев пытался объяснить: всё отлажено, никакой перестройки не требуется. Надо лишь увеличивать производство современной сельхозтехники, удобрений, активнее продвигать биотехнологии. Генсек не захотел услышать академика. 
Мальцев был свидетелем этих дискуссий, в душе сочувствовал коллеге. Но никак не ожидал столь скорого, трагического финала. Забылись прежние обиды, недоразумения. Утирая медленные стариковские слезы, говорил о том, что сделал этот человек для аграрной науки, сколько мог бы ещё сделать.

«Смотреть вперёд, а не под ноги»

Сам он надолго пережил Бараева. Все свои 99 лет строго чтил завет отца: не пить, не курить, не брать в руки карты и оружие. Винтовку, правда, пришлось, не по своей воле, взять. Остальные заповеди соблюдал свято. Причём ни разу в жизни не воспользовался отпуском. Всё в поле, в лугах. На вопросы о секретах долголетия недоумённо пожимал плечами. Дескать, живу, и всё тут.

Хотя перенёс на своём веку всякое. Похоронил умерших от голода троих детей. Четвёртый, Костя, перед вой­­ной окончил среднюю школу, мечтал стать агрономом. Уходил на фронт прямо с лугов, бережно обтерев пучком травы косу и передав её родителю. В августе 1943 года геройски погиб в бою у деревни Верхолюдки Сумской области. Тогда же проводил Мальцев на фронт ещё одного сына, Савву, который возвратился тяжело раненым.

Как-то, будучи в Москве, Терентий Семёнович позвонил мне из гостиницы около семи утра, хотя никакой спешки вроде и не было. Это по нашим, городским понятиям рано беспокоить без особой надобности, не принято. Он привык вставать в четыре утра. А семь – уже самое рабочее время. Договорились о встрече у меня, в редакции.
Пришёл после полудня. Худощав, сутул, но бодр. На нём добротный тёмный костюм, пёстрая, в клетку, рубашка, такой же пёстрый, с ярким рисунком, галстук. Но рубашка – навыпуск. «Дед» явно принарядился для городских визитов. Дома, в деревне, больше видел его босиком, в косоворотке, триковых штанах. Практик, учёный, философ, общественный деятель, он одинаково радушно, запросто встречал в своей избе и руководителей государства, писателей, вое­начальников, и земляков из окрестных деревень.

Присел. Сетует:
– Ноги начинают болеть.
– От простуды? – спрашиваю.
– Я простуды не боюсь, и по снегу босиком хожу. Только горло иногда болит, гланды.
– Баню, наверное, любите?
– В молодости, на покосе, попал в крапиву, сильно жгло. В бане прошло. Несколько лет после этого париться ходил. Теперь моюсь дома.
Извинился за опоздание на встречу. Объяснил причину. Шёл мимо ГУМа, в витрине увидел электрический чайник. Зашёл и купил. У меня, говорит, их целая коллекция. Чайник на столе весь день кипит. Чай люблю.
– Крепкий?
– Ложка заварки на стакан. Завариваю прямо в стакане. Хлеб с маслом, сахар, чай. Вот мой завтрак.
– А обед?
– То же самое.
– Ужин?
– Целые дни одно и то же. Мало ем. Только сахара много потребляю. Все говорят: вредно. А я этим, наверное, и держусь.

Разговаривает, сильно шепелявя. Оказывается, забыл в гостинице вставную челюсть. Какая, спрашиваю, будет весна для урожая, что про неё старожилы говорят? «Да всякое. А что будет – потом узнаем. Потайки (подтаивание снега на солнце, днём. – Прим. авт.) начались рано, а по ночам ещё морозно. Это плохо. Влага испаряется. Опять же, озимые оголились, могут подмёрзнуть, ослабеть.

Речь его проста и выразительна. О предмете своих постоянных забот говорит с любовью и лаской: «земелька, пшеничка, дождичек». Всех, с кем хоть раз довелось общаться, помнил по имени-отчеству. Мог цитировать на память целые страницы из полюбившихся книг. Сокрушался: молодёжь чурается крестьянского труда. И у специалистов нет должного усердия, прилежания. 

– Когда отец не пускал меня в школу, боясь, что, выучившись, уйду от земли, он по-своему был прав. А нынче в селе без грамоты не обойтись. Другое дело, как знаниями распорядиться. В 1913 году во всём Зауралье был один агроном. Сейчас только в нашем колхозе их трое, хотя земли не прибавилось. Я в своё время не имел в конторе стола, от зари до зари в поле. Теперь же они редко к земле подступаются. Все к бумагам прикованы. Без документации, конечно, не обойтись, но всему должна быть ра­зумная мера.

Разговаривая со мной, то и дело поглядывал на часы. Оказывается, приехал на машине администрации сельхозакадемии. Стеснялся долго задерживать казённый транспорт.
В последние годы жизни часто обращался к молодёжи. Посвятил ей многие страницы своего двухтомника «Думы об урожае».

«Мне, – писал он, – и в преклонном возрасте не свойственно чувство усталости. Продолжаю учиться у природы, по мудрым книгам. Если бы случилось чудо и смог бы начать жизнь сначала, прожил бы её так же. С одним условием: пусть при мне будут накопленные знания, опыт. И пусть будут те же противники. Ибо в спорах рождается истина. Если спор во имя её, а не ради конъюнк­туры, чинов и званий».

В двадцатые годы, пишет далее, мне за сданные сельхозпродукты в потребкооперации продали велосипед. Купил, а ездить не получается. Чуть с места тронусь – падаю. Сосед, наблюдавший за моими мытарствами, заметил: «Вниз, Терентий, смотришь, потому и падаешь. Ты вперёд смотри». Стал смотреть не на колесо, а вдаль. И поехал! Вот и советую всем, особенно молодым: вдаль смотрите, а не под ноги. Тогда всё получится.

Александр Демидов
г. Москва