«Вы не люди больше»
Ростов и его жители в военное время – глазами писателя и очевидцев
Ростов был оккупирован дважды. Помнят об этом свидетели оккупации, но есть и книги, написанные в годы Великой Отечественной войны. Известный донской писатель Виталий Закруткин писал об оккупации в рассказе «Ростов» в 1943 году, когда освободили город.
К Дню памяти и скорби печатаем отрывки репортажного рассказа Виталия Александровича и воспоминания тех, кто застал этот период донской истории.
Виталий Закруткин, из рассказа «Ростов»: «На протяжении шестнадцати суток с интервалами в три минуты пикирующие бомбардировщики забрасывали город фугасными и зажигательными бомбами. Этот воздушный разбой нельзя было назвать военной операцией – немцы бомбили только жилые дома и снесли целые кварталы, под развалинами которых погибли сотни детей и женщин.
И вот 24 июля 1942 года после упорных боёв полки Красной армии отошли за Дон. Немцы заняли Ростов. Генерал-майор Киттель начал планомерную, тщательно подготовленную расправу с ростовчанами. На стенах появились драконовские приказы коменданта, в которых жирным шрифтом было выделено слово «расстрел».
Любой из ростовчан мог быть расстрелян по прихоти пьяного румынского солдата или фланирующего по улицам немца. Ростовчанину всё было запрещено: выходить на улицу после заката солнца, выходить на берег Дона, пользоваться речной переправой, принимать на дому друзей и знакомых, держать собак и кошек, смеяться и плакать. Не так стал, не так прошёл, не так посмотрел, не так сказал – и… «капут». Слово «капут» стало наиболее популярным словом в «общении» немцев с ростовчанами.
Город сжался, притих, ушёл под землю – в подвалы, погреба, щели. Немцы бесцеремонно выбрасывали жителей из квартир, занимали лучшие дома. Из Германии прибывали поезда с гестаповцами, чиновниками, спекулянтами, «эмиссарами», «посредниками», «туристами» – многоликая голодная челядь, орава, жаждущая наживы.
Немцы приказали «пока» не менять названия улиц, носящих имена русских писателей; однако улица Максима Горького, на которой поселился руководитель грабительской «хозяйственной» команды германской армии подполковник Ридель, немедленно получила старое название «Сенная» – имя Горького пугало мнительного Риделя и звучало как призыв к восстанию.
...Над городом встал призрак голода. Бродили в поисках пищи бездомные дети, рылись в сорных ящиках худые старухи. На Старом базаре слонялись безработные, покупая и продавая всякий хлам, меняя тряпьё на горелую пшеницу, мебель на сухари. А в это время холуй Тикерпу кричал в воззваниях: «Двери столовых распахнутся для тех, кто будет работать во имя нового порядка, установленного Адольфом Гитлером».
Ростовчане не сдавались. Голодали, но работать для немцев не шли. А если получали повестку с «биржи труда», откуда бургомистерство поставляло Киттелю рабов, прятались или уходили на «чёрные работы». Так, доцент-физиолог Текутов и доцент-математик Александров работали конюхами, врач Лепкова – кухаркой, инженер Бороздин – дворником.
Соблюдая видимость «порядка», бургомистерство широко рекламировало выпечку хлеба «на давальческих началах». Этот идиотский термин означал, что ростовчанин может сдать в пекарню килограмм муки и взамен получить килограмм хлеба. Из этой затеи ничего не вышло: ростовчане не имели муки, а если кому-нибудь удавалось достать горсть ячменя или кукурузы, то это мололось на кофейной мельнице и съедалось в виде «болтушки».
Люди умирали. Бродили по улицам жёлтые измождённые женщины, худые небритые мужчины – немые тени людей. А с высоких заборов призывно кричали яркие цветные плакаты: «Трудящиеся, ставшие безработными, найдут в Германии работу по специальности. Записывайтесь на поездку в Германию». Люди молчали.
Тогда начался принудительный отбор ростовчан для отправки в Германию. Полицейские хватали юношей и девушек и волокли в здание банка, где размещалась «биржа труда». Там арестованных раздевали догола. Дымя вонючими сигарами, немецкие офицеры брезгливо разглядывали голых людей, ставили в списке крестик и, не давая проститься с родными, гнали молодёжь на вокзал.
Единственным местом, где ещё можно было встретить сборище разномастных людей, стал рынок. Там среди кирпичных развалин, в зелёных скелетах ободранных ларьков, в чёрных от копоти подвалах сожжённых зданий копошились базарные дельцы: арендаторы несуществующих земельных участков; ловкие валютчики, обменивающие марки, лиры, леи; содержатели притонов; здесь грязные румынские солдаты продавали ворованный бензин; здесь немцы спекулировали сахарином и зажигалками; здесь валялись трупы отравленных амиловым спиртом – спирт продавал дюжий немецкий фельдфебель из «Викадо» – хозяйственной команды; здесь же, в развалинах, гнездились кустари, изготовляющие игрушки, восковые свечи, расчёски; здесь, лёжа вдоль облупленных стен, умирали от голода дети и старики.
Полицейские и переодетые агенты гестапо обходили квартиры, изымая имущество, принадлежащее «советским активистам». За пять месяцев полиция награбила мебели и одежды на 15 миллионов рублей.
Два пригородных уголка были в своё время излюбленным местом прогулок ростовчан – ботанический сад и зоопарк. Гитлеровцы стали тут расстреливать людей. Обречённых на смерть привозили и пригоняли сюда сотнями. Их раздевали и били, как на бойне, – одного за другим. Множество трупов легло на дно заболоченной тихой речушки, много прикрыто хворостом и сухими листьями.
В последние дни немцы подожгли Ростов и стали взрывать лучшие здания города. Это было огромное, чудовищное, страшное убийство – гитлеровские вандалы убивали город. Стонал Ростов. Горели театры, библиотеки, клубы, школы, больницы, институты, клиники, музеи, жилые дома. Не убили фашисты Ростова...»
Григорий Никоноров, свидетель оккупации: «Все ожидали быстрого исхода войны. Я тоже думал, что немцу нас притеснять недолго осталось: в военно-патриотических фильмах нам показывали, какая великая Красная армия, убеждали нас, что она со всем справится в мгновение ока. А на деле не получалось. Мы с семьёй жили на окраине Ростова, в дачном посёлке. У нас фашисты не появлялись, засели в центре – меня туда мама не пускала, прятала. Мне было пятнадцать лет. Немцы до нас не добрались, зато пришли русские, полицаи. Они ходили и вынюхивали всё, проверяли: не приютил ли кто солдат. Затем всё успокоилось, а потом нас захватили снова. Перед захватом города немцы нас круглосуточно бомбили. Город был разрушен, громыхало целыми днями в течение двух недель. Фашисты зашли в город – стали сгонять людей в кучи и заставлять их всё восстанавливать. Отношение резко изменилось: они стали считать Ростов своим, а значит, хотели привести его в порядок. Появился комендант, магазины кое-где открыли, заработали мелкие предприятия, которые не успели разрушить. Полицаи опять пошли по дворам, даже участок в школе открыли. Стали искать молодых ребят для отправки в Германию. Меня спасло то, что я был маленького роста – сто сорок пять сантиметров. Мама сказала фашистам, что мне четырнадцать лет, и меня не тронули».
Евгений Моисеев, бывший заключённый концлагеря: «Я был участником партизанского отряда, выполнял подпольные работы. Как-то раз наш отряд попал в облаву. Нас схватили, вывели на вокзал и увезли в Германию через Польшу. Помню дорогу – битком набитые вагоны поезда и мысли сбежать любой ценой. Не удалось. По приезде нас избили, посадили в тюрьму. Затем – другая тюрьма, на которой было написано: отсюда вывозят в лагерь смерти. Нас вели в сторону концлагеря, подгоняя палками. В итоге завели в концентрационный лагерь Штуттгоф, где было много ростовчан. Очень запомнилась регистрация: мы сидели, ждали очереди – ещё не понимали, где находимся и что с нами будет. И тут к нам подходит эсэсовец. Кричит: «Эй, вы! Вы не люди больше, запомните это! Отныне у вас нет ни имён, ни фамилий – только номера!» И рукой показывает за ворота лагеря: мол, там для вас теперь ничего нет. А затем сказал, что рано или поздно мы осядем на траву пеплом из трубы крематория, и пальцем на неё указал. Она чернела в небе и наводила жуть. Всё время пребывания в лагере мы смотрели на эту трубу и дрожали. Но мы спаслись. Нас освободили 5 мая 1945 года, в Ростов мы вернулись в августе. Изменился и город, и мы».
Подготовила Ирина БАБИЧЕВА
