Мученик поэзии

Жизнь и судьба Валентина Соколова – первого лагерного поэта России

В начале ноября исполнилось 36 лет со дня гибели одного из самых известных лагерных поэтов Советского союза – Валентина Соколова, или Валентина З/К, как он сам себя называл. Седьмого ноября 1982 года, в годовщину Октябрьской революции, он умер от инфаркта в курилке Новошахтинского психоневрологического интерната. Более 32 лет Валентин Соколов провел в лагерях, дата его смерти и место захоронения долго оставались неизвестными, а найти архив, благодаря которому в 1994 году вышла первая книга, помог случай. В нашем материале рассказываем о непростой судьбе лагерного поэта.

- …В январе 1967 года, пройдя десять пересылок, я прибыл из ГДР, где проходил срочную службу и получил 12 лет за попытку измены Родине, 11-й политлагерь в Мордовии, в поселке Явас, - рассказывает в редакции "Крестьянина" известный донской правозащитник, советский политзаключенный Витольд Абанькин. Будучи родственником советских морских военачальников, после расстрела рабочих в Новочеркасске он разочаровался в социалистическом проекте. Абанькин стал писать антисоветские стихи, во время службы тетрадка с ними попалась на глаза старшине. Товарищи посоветовали: "Беги, иначе сядешь", благо, граница с Западной Германией была близко. Абанькин не дошел до нее каких-нибудь тридцать метров – схватили. Дальше обычный путь – суд, пересылка, лагерь. Сидеть ему довелось с известными людьми – например, писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. В 1975 году академик Андрей Сахаров в своей Нобелевской речи упоминал Витольда Абанькина как одного из своих соратников по правозащитной деятельности.

– Когда меня с вахты повели  столовую на ужин, я увидел зэка в валенках, бушлате, ватных штанах и шапке, - говорит бывший диссидент. – Это был Валентин  Соколов, но я его тогда не знал. Встретился я с ним на поэтическом вечере, который проводил Андрей Синявский. Мы читали свои стихи, обсуждали обстановку в стране и т.д. Валентин читал свое стихотворение "Топоры". Он был крупным парнем и ночами работал на погрузке вагонов готовой продукцией. Мы делали шифоньеры, столы, стулья, тумбочки… Этот лагерь был огромным заводом за колючей проволокой. Каждую ночь зону заходил пустой состав, и его загружали доверху. А я был склонен к побегу, имел "красную полосу" и меня даже во вторую смену не пускали, поэтому с Валентином я виделся только в выходной день. Через пару месяцев его взяли на этап, а потом он освободился. Больше я с ним не пересекался. 

Крамольные стихи

...Валентин Соколов родился в Калининской (ныне Тверская) области, в простой семье советских служащих в 1927 году. Писать стихи, как это часто бывает, начал рано, причем почти сразу – крамольные. Настолько, что даже отец советовал бросить это занятие: "Не к добру это, сядешь!".

После школы будущий поэт поступил на подготовительное отделение Института стали и сплавов в Москве, но долго там не проучился – не любил математику. Единственной отдушиной во время нудной учебы были беседы со свободомыслящими студентами и творческие посиделки. Бросив институт, Соколов подался в армию, служил в минометной дивизии. Как и Витольда Абанькина спустя двадцать лет, его подвели стихи – на политзанятии офицер отобрал листок с критическими строчками. Времена были послевоенные, суровые. Снисхождения не вышло: трибунал и приговор по "политической" 58-й статье – десять лет лагерей с поражением в правах после освобождения еще на пять лет. Обвинение звучало типично и абсурдно: "Будучи студентом, разделял антисоветские взгляды… Находясь в Советской армии, писал и хранил стихи антисоветского содержания, распространял среди военнослужащих…".

Так в 1948 году началась тяжелейшая тридцатитрехлетняя (с короткими перерывами на "волю") тюремная одиссея Валентина Соколова, главной причиной которой была любовь к поэзии – и нелюбовь к советской власти.

Это было даже очень просто:

Нас по плану гнали в пасть тюрьмы,

И страна своим заметным ростом

Удивляла жалкие умы.

Шли этапы. В тюрьмах пересыльных

Бушевал людской девятый вал.

Слабый мир, покорный воле сильных,

Жизнь свою неволе отдавал.

Шли этапы Севером морозным,

Шли тайгой, бескрайней тундрой шли

И виденьем сумрачным и грозным

Оживляли древний лик земли.

И за ними города вставали

С ширью улиц, с тайнами квартир…

Так Советы, партия и Сталин

На глазах «преображали мир».

Восемь из десяти лет поэт отсидел в воркутинских лагерях – все это время он писал стихи, оттачивая свое мастерство. Не дождавшись сына из лагеря, в 1952 году покончил с собой отец Соколова, а у матери от пережитых волнений отнялись ноги. Все это от тяжело переживал, находясь в заточении.

На свободу Соколов вышел в 1956 году по амнистии. Поначалу вернулся в Калинин, где днем работал бетонщиком, а по вечерам гулял в одиночестве по городу и снова писал – за два года им создано здесь более 50 стихотворений ("Мы люди – рабочее быдло", "Горсад" и другие"). Кротким нравом и излишней молчаливостью Соколов никогда не отличался, а потому пару раз чуть снова не загремел по статье за антисоветские высказывания. Весной 1958 года поэт по “вахтовому” набору уезжает в Новошахтинск. Здесь он женится местной на уборщице Ксении Покачаловой и после нескольких попыток (бывших зэков на ответственную работу брали неохотно), не без помощи жены, устраивается на шахту имени Горького, в столовую.

Не проходит и нескольких месяцев, как его снова арестовывают – сперва на 15 суток за "мелкое хулиганство", а потом, после обыска и обнаружения тетрадок со стихами – уже всерьез. Валентина Соколова снова обвиняют в том, что он проводил среди жителей антисоветскую агитацию. Виновным себя он не признает категорически, отказывается от адвоката (зачем защищаться, если ничего предосудительного не совершал?) и объявляет голодовку.

Еле живая мать из калининской больницы пишет в управление КГБ по Ростовской области: "Я не знаю, в чем провинился мой сын, но прошу вас, ради больной матери, оставьте его на свободе. Я очень больна, не могу работать, чтобы добыть себе кусок хлеба. Вся надежда на него. Оставьте мне кормильца, прошу вас…".

Но все тщетно: Ростовский областной суд снова приговаривает поэта к 10 годам лагерей. Срок он отбывает в Мордовии – именно там Соколов познакомится с Витольдом Абанькиным, с Синявским, Даниэлем и другими знаменитыми "сидельцами". Позже Синявский скажет о нем:

- Я не знаю другого такого последовательного антисоветчика, как Соколов.

Первый поэт ГУЛАГа

Именно во время второго срока Валентин становится популярным лагерным поэтом. Его стихи расходятся по тюрьмам, многократно переписанные от руки: зачастую Соколов сам меняет их на пачку чая. Во время вечернего отдыха он читает свои стихотворения, окруженный зэками, по несколько часов. От пересыла к пересылу его слава разносится далеко за пределы мордовского Дубровлага.

А вместо ран вам - ресторан

И властный жест, как жесть.

А нам, баранам, наш баран,

И нечего нам есть.

Тебе, барон, дадут батон,

И на батон – повидло,

А нам, баранам - срок и стон,

И крик: "Работай,быдло!..".

Тебе, барон, дадут погон,

Погон и партбилет.

А нам столыпинский вагон,

Раз в сутки туалет.

Вот что об этом вспоминал диссидент Леонид Ситко, сидевший вместе  Соколовым: ему поэт подарил сразу несколько своих тетрадей. В 1994 году во многом именно стараниями Ситко будет издан первый полноценный сборник поэзии Соколова "Глоток озона", а его жена, Александра Истогина, станет официальным биографом лагерного поэта. Сам Ситко познал кованую "прелесть" и гитлеровских (угнали подростком), и сталинских, и хрущевских лагерей.

- Валентина Соколова всегда встречали бурно и радостно, - рассказывал диссидент. – Я с любопытством присматривался к человеку, слывущему среди зэков лучшим поэтом ГУЛАГа. Держался он просто, хорошо, без малейшего апломба, ничего "заблатненного", как я слышал про него, не было. Принесли чай, кружка пошла по кругу. Задымили махоркой, стали читать стихи. Дошло дело до Соколова. Он читал великолепно свои поэмы "Гротески"и "Тени на закате". Читал, упершись ладонью левой руки в стол и прикрыв ладонью ухо, полузакрыв глаза. Читал глухо, но внятно. Впечатление было сильное, невольно я спрашивал себя: "Кто из наших современников мог бы сравниться с ним по напряжению содержания и изощренности формы?.. Просыпаясь от чтения, он обводил нас суровым, властным взглядом и, вдруг улыбнувшись, спрашивал: "Может, заварим еще?". Подхватывались, притаскивали пачку или две чая, неслись во дворе, где еще догорали костры… Просили читать еще и еще, и он не чинился, не ломался, читал щедро, от души, прекрасно зная, что это нужно людям.

Видимо, в Дубровлаге Соколов окончательно осознает свой путь – и как поэта, и как сидельца. С той поры он начинает подписывать стихи псевдонимом "Валентин З/К".

Вспоминает сосед Соколова по лагерю Владимир Садовников:

- Мне пришлось лично немного знать его на седьмом лагпункте Дубровлага в далекие 1963-64-е годы и даже побывать месте в изоляторе, правда, в разных камерах. По характеру своему Валентин был человеком незлобивым, добродушным, обладавшим хорошим чувством юмора, умел рассказывать анекдоты… В целом, вид он имел совершенно обыкновенного русского бытовичка, однако за этой простоватой внешностью скрывался любознательный и талантливый человек… Кстати, в его облике была некоторая отрешенность, которая свойственная творческим людям, ибо он постоянно что-то сочинял.

Про хлеб говорим, про повидло,

Про юбки, дрова и штаны...

Мы люди – рабочее быдло,

Подножье великой страны.

На наших хребтах воздвигают

Заводы, мосты, города...

Нам в лица обжорством рыгают

Советской страны господа.

Театры у них и машины

И так же, как встарь, холуи.

У нас только руки и спины

И те с давних пор не свои.

Вот месяц проходит. Зарплата -

Как птенчик в гнездовище рук.

А брюки в огромных заплатах,

И новых не выкупишь брюк.

Рубахи приличной не купишь,

Не купишь приличной еды.

В лицо тебе тянется кукиш

От самой кремлёвской звезды.

Круг за кругом

Валентин Соколов освободился в 1968 году, но советское правосудие уже прочно затянуло его в свой оборот. В 1970-м – новое осуждение на год за то, что обругал начальство (следователи пытались "припаять" кражу духовых инструментов, благо жена работала в местном доме культуры, но не вышло). В 1972 году – очередные пять лет за конфликт с милицией. Говорят, когда его арестовывали, участковый Шахов сказал Соколову в открытую:

- Теперь ты у нас не сойдешь за "политического", будешь обычным уголовником.

Свою "пятерку" Соколов тянул в Ростове-на-Дону, среди воров, наркоманов и спекулянтов. Жилось ему там тяжело и муторно: опального поэта с "социальными" стихами уголовники не принимали, и все эти годы Соколов провел в тюрьме с кличкой Фашист.

Отсидев от звонка до звонка, поэт отказывается от советского гражданства и требует, чтобы его выпустили из СССР в любую свободную страну. Ему угрожают новым уголовным делом, и в знак протеста Соколов объявляет голодовку и вспарывает себе живот. За это его признают невменяемым и направляют в Калининградскую область, в Черняховскую спецбольницу.

Так начинается последний этап мытарств Соколова – из одной психушки в другую (а точнее, из черняховской в новошахтинскую и обратно, по несколько раз), который закончится только смертью поэта.

В Черняховской больнице с Соколовым пересекался еще один советский политзэк Александр Шатравка (начиная с 24 лет, после неудачного группового побега на Запад через финскую границу, он почти десять лет провел в психушках, тюрьмах и лагерях в самых дальних концах страны – от Калининграда до Казахстана). Сейчас Александр Иванович живет в США. Вот что он писал о знакомстве с Соколовым в своей книге "Побег из рая", которая вышла в 2011 году.

- …Знакомься, поэт Валентин Соколов, - представил мне Мельников человека с отекшим больным лицом , курившего самокрутку. "Наверное, его последователь в борьбе с коммунизмом", - с иронией подумал я и был прав.

Соколов походил на развалившийся старый ватный матрас, когда пришёл на посудомойку, тяжело, с хрипом дыша от приступа астмы, и принес кастрюли. Я не знал, что ему наговорил обо мне Леонид, мастер пофантазировать, но Соколов сразу предложил:

- Слушай, я почитаю тебе мой стих "Топоры", - прохрипел он мне в лицо.

- Ладно, - думаю, - читай.

Я с поэзией не очень дружил, вспоминая бессонные ночи в школьные годы, когда зубрил всякие песни о соколах и буревестниках. Валентин стал читать, и что-то с ним случилось, астма и хрип пропали. Ровным голосом он начал:            

Так лежали топоры

До поры.

И ржавели топоры

До поры.

Началась эта игра

Не вчера.

Звон литого топора…

Крик "Ура!"

Звоном рушились с горы

Топоры.

На кровавые пиры

Топоры.

Так в семнадцатом году

На беду

Правых предали суду

На беду…

И т. д.

Я не ожидал услышать подобное, и надо было быть полным идиотом, чтоб не оценить, насколько "Топоры" Соколова опасны для рабочего-крестьянского рая».

В интервью "Крестьянину" Александр Шатравка поделился еще несколькими деталями прошлого.

- С Валентином я встречался в течение шести месяцев до своей выписки из Черняховска. Я работал на кухне, куда больные из отделений приносили посуду после еды, среди них был и Соколов. Встречи длились 10-15 минут, пока санитары позволяли им покурить. Это был 1978 год. "Топоры" сильно меня задели, я понял, что передо мной серьезный поэт. Я старался накормить его чем-то вкусным, самодельной простоквашей или "деликатесом", как теперь это смешно звучит, — отваренными куриными пупками. Я сам не курил, но заказывал для него махорку, так он не имел на счету ни копейки. Планировали с ним, что делать, когда выйду на свободу. Я обещал, что обязательно буду вести с ним переписку и, если ему понадобится опека, то устроим, - рассказал диссидент.

Родители Шатравки действительно какое-то время пытались оформить социальное опекунство над больным Соколовым, но сделать этого им не удалось. Вскоре Александр и сам снова "пошел по этапу". А Соколов – продолжил свои бессмысленные и подневольные перемещения между Черняховском и Новошахтинском.

То в одной то в другой спецбольнице поэта обкалывали нейролептиками, не давали писать, отнимали ручку и бумагу. Колоть начинали по любому поводу – за то, например, что кормил голубей хлебными крошками. В палате он находился порой среди совершенно обезумевших людей, при постоянно включенном свете.

Когда Соколова перевозили в Новошахтинск, к нему в больницу приходила жена. Но со временем ее так запугали бесконечными обысками сотрудники КГБ, что она практически перестала навещать мужа. Не помогли даже просьбы, которые Соколов отправлял ей через знакомых соседей по больнице – с ним лечились несколько алкоголиков, иногда им позволяли выйти на улицу. Впрочем, Ксения все-таки сделала главное – во время очередного обыска она спрятала тетради со стихами мужа в ящик для угля, не позволив им кануть в лету.

Кроме того, в конце семидесятых годов кто-то вывез часть стихов Соколова за рубеж, и они были изданы в сборниках лагерной поэзии, в США, Израиле, Италии...

А седьмого ноября 1982 года, выйдя покурить в больничный туалет, Валентин Соколов вдруг упал на пол и больше не поднялся – инфаркт. Спустя год по неизвестным причинам умерла и его Ксения. Совместных детей у них не было, а дочь Ксении, которую Соколов принял как свою падчерицу, умерла в 1988 году от рака.

Они меня так травили,

Как травят больного пса.

Косые взгляды, как вилы,

Глаза, как два колеса.

А мне только девочку жалко:

Осталась среди собак

И смотрит светло и жарко

Во мрак.

Могила и память

- Когда Соколова бросили в психушку, он на долгие годы пропал от нас, - вспоминает Витольд Абанькин. – Даже Александр Солженицын искал его и не мог найти. О его гибели стало известно не сразу, и где находится могила, мы тоже не знали.

Раскрылось все случайно.

В начале девяностых годов в Новошахтинске был художник, которого звали Алексей Рамонов, продолжает Абанькин. Сейчас его уже нет в живых. Тогда он работал учителем рисования в школе и, как и многие творческие люди, сильно пил. Однажды Рамонов попал в психушку с белой горячкой. Когда пришел в себя, то сообщил, что он художник. Ему ответили: "Ничего, тут и поэт сидел". Так Рамонов узнал о месте гибели Валентина Соколова. Выйдя из спецбольницы, он решил найти дом, где жил поэт. Нашел его, но там, понятно, никого из близких Соколова в живых не застал. Однако новый жилец передал ему какие-то найденные в доме тетради со стихами.

- Несколько дней Рамонов изучал эти стихи, включил телевизор, а там идет передача о Валентине Соколове, - рассказывает Витольд Абанькин. – Ведущий, бывший политзэк Леонид Бородин говорил, что он сидел за стихи, что он поэт от бога, но следы его затерялись и никто о нем не знает… Рамонов звонит в Москву, Бородин говорит: "Приезжайте с тетрадями". Так начиналась история сборника "Глоток озона". В 1999 году Александр Солженицын издал еще одну его книгу – "Осколок неба". Третьим и последним на сегодня сборником стали "Тени на закате".

О том, как Алексей Рамонов нашел могилу Соколова, рассказывает в своих воспоминаниях и Александр Шатравка. Узнав, что поэт сидел с ним в спецбольнице, Рамонов написал ему в США.

- Я исходил наше городское кладбище вдоль и поперек в надежде отыскать крест или дощечку со знакомой мне фамилией, - рассказывал Рамонов, - но все мои попытки оказались напрасными. Тогда я стал опрашивать разного рода людей, пока мне не указали на человека по фамилии Була Владимир Иванович, который частенько попадает на лечение в психбольницу и был к тому же соседом по дому Соколова, где жила Ксения.

Владимира Булу я застал пьяного в дым.

- Сможете ли вы показать мне могилу Валентина Соколова? - спросил я.

- В любое время дня и ночи, - ответил он.

- Вы же многим копали могилы, так почему вы запомнили именно могилу Соколова? - поинтересовался я.

- Многие – это многие, а Валентин Соколов был не такой, как все. Этот человек не простой, в нем что-то было, чего у других не бывает, - ответил Була…

Отыскав могилу поэта, Рамонов стал собирать деньги на памятник поэту, вспоминает Витольд Абанькин. Он привязал жестяную банку к столбу у рынка и написал, что идет сбор средств на обустройство могил Валентина Соколова. Мимо шли бывшие уголовники, увидели банку и надпись. Они нашли Рамонова и сказали, что для такого поэта все сделают сами: когда сидели в лагерях, слышали о нем, читали его стихи.

- И вот в 1997 году, в конце августа, в день рождения Соколова был открыт дорогой бронзовый барельеф на могиле поэта, - продолжает Витольд Абанькин. – Уже позже уголовники заказали дорогую ограду и еще одну мраморную плиту, на которой не успели сделать надпись. Шли годы, и в 2006 год мне сообщили, что могила Соколова разграблена. Украдены барельеф, ограда и чистая мраморная плита. Я обратилcя к ростовским художникам, и они дали мне смесь, из которой я отлил новый барельеф с колючей проволокой. Сам изготовил крест и сделал новую ограду.

По словам Витольда Абанькина, идею для нового изваяния ему "подсказал" сам Валентин Соколов, в чьих стихах есть строчка: "Я вошел в протокол, а обратно не вышел". Сообразно с ней был изготовлен и памятник – черная стела, символизирующая советскую власть, на ее вершине – папка с "Делом" и входящий в ее барельеф поэта.

Но на могиле сейчас стоит третий варианта памятника.

- В 2015 году я заметил, что изготовленный мной памятник начал сыпаться, и крест подгнил, – говорит правозащитник, - Я сварил новый стальной крест, а скульптор Дмитрий Лындин отлил новый барельеф, и в том же году мы его открыли. Но мне мой вариант нравится больше. Я забрал его домой и восстановил. Так что он лежит у меня дома. Со временем я хочу передать его в библиотеку в Новошахтинск. Люди должны знать о тех, кто боролся за свободу и справедливость. Благодаря таким, как Валентин, и пала советская власть, и никто не вышел защищать ее.

Мы жили, не о розах грезя.

Тянулись к хлебу, к табаку,

Стихи писали на железе.

Любовь хватали на скаку.

И век железный, век двадцатый,

В коммунистической стране

Давил нас лапой волосатой

К тюремной каменной стене.

А век грядущий, двадцать первый,

Сквозь чад гульбы и табака,

Нам рисовался пьяной стервой,

Идущей в ночь из бардака.

 

Тимур САЗОНОВ