С Евгением Моисеевым я хотела встретиться давно. Он видел две оккупации Ростова, во вторую был угнан в Германию. Там побывал в трудовом лагере, бежал. Сидел в двух немецких тюрьмах, прошёл два нацистских лагеря смерти и выжил.
Война застала Моисеева в неполные четырнадцать лет на стадионе. Рано утром 22 июня 1941 года школьник Женя с друзьями пошёл тренироваться. Ребята любили спорт: по утрам бегали на зарядку, занимались лёгкой атлетикой, играли в футбол, теннис.
– На стадионе было многолюдно: на носу были соревнования, – вспоминает Моисеев. – После тренировки идём домой, и мой друг Лёня говорит: «Давайте поедем за Дон с палатками!
Будем плавать, жечь костры по вечерам». Все согласились. А подходим к парку им. Октябрьской Революции, видим: у наших домов, где обычно собираются жители, тьма народу, кто-то плачет. Я увидел там маму. Подхожу, спрашиваю: «Мам, что такое?» Она обнимает меня и говорит: «Сынок, война». Отец ушёл на фронт в первых рядах. Перед этим сказал:
«Запомните мои слова: нацистская Германия войну проиграет». Воевать ушли мой дядя и пятеро двоюродных братьев. Из них четверо погибли.
Женя Моисеев с братом отправились в Пролетарский военкомат с просьбой взять их добровольцами. Брата взяли, а Женю нет: слишком юн. Парень с друзьями организовали штаб подпольной борьбы. Главным в команде был Володя Колпаков. Оккупировали город – ребята стали ходить по домам, стучать в окна и советовали жителям по вечерам тушить керосиновые лампы – для светомаскировки. Электричества уже не было. Город погружался во тьму. Так спасались от бомбёжек.
– Идём как-то домой, попали под обстрел. Нырнули во двор, спрятались за забором. Как стрельба кончилась, выглядываю. Вижу: идут наши пленные красноармейцы длинной колонной, а фашисты их подгоняют: «Шнель! Шнель!» Колонна растянулась на всю улицу, шли не по проезжей части, а прямо рядом с домами. Осмелев, открыл калитку шире. Схватили одного и втащили во двор. Тут же захлопнули калитку, стоим молча, не шелохнувшись. Как шаги стихли, пошли к моей тёте. Парня звали Лёня, он был из Днепропетровска.
Он прятался в бомбоубежище в парке Революции, а по вечерам тайком приходил к нам поесть. Как Ростов освободили, Лёня поблагодарил нас за спасение, надел военную форму и уехал.
Изначально в подпольной группе состояло девять человек. Единственной девушкой была Ольга Кашеренинова. Она поехала в Батайск передавать важное сообщение, а на обратном пути её поймали и убили.
– Были и другие потери в рядах подпольщиков, – говорит Евгений Васильевич. – На 1-й Советской мы увидели двух убитых немецких мотоциклистов. На улицах был хаос – облава. Неожиданно перед нами возник фашист в русской шапке-капелюхе. Он схватил Жору Сизова. Кто-то крикнул: «Рвём!» – то есть «бежим» по нашему. Дали дёру, только пятки сверкали.
Немец по нам стрелял, но, к счастью, мимо. Спрятались за типографией им. Калинина. Мы видели, как людей сгоняли в толпу, вели к стене и расстреливали. Среди них был и наш Жорка. Так фашисты мстили за своих убитых мотоциклистов. Сейчас на том месте висит мемориальная доска: «На этом месте в ноябре 1941 года немецко-фашистскими оккупантами были зверски расстреляны 90 жителей». Это было 28 ноября.
После освобождения ребята восстанавливали город: разбирали баррикады, помогали чинить дома. Всё так же учились в школе.
– Вторая оккупация была ещё более зверской. Немцы расклеивали листовки и даже издали газету, в которой рассказывалось, какая замечательная фашистская армия. Пытались установить власть в городе. Мы тоже расклеивали листовки, в которых писали: «Не верьте фашистам!» 1 октября меня и двух моих товарищей схватили – мы попали в облаву. Хватали всех подряд и тащили в подвал здания управления Северо-Кавказской железной дороги. Через пару дней стариков отпустили, а молодняк погнали на вокзал, где уже стояли вагоны, набитые людьми. Поезд шёл несколько дней; не было ни воды, ни еды. Прибыли в немецкий город Бессау на торги: хозяева отбирали работников. Особенно хорошо разбирали здоровых на вид девушек и крепких мужчин рабочих профессий: столяров, плотников. Остальных – и меня в том числе – отправили в трудовой лагерь Капен, где ребята грузили снаряды в вагоны.
– О побеге я стал мечтать сразу по прибытии в лагерь, – признаётся Моисеев. – Первая попытка не удалась: я и четверо ребят уже подходили к забору, когда из-за него показался охранник. Бросились в бараки, накрылись одеялами. Фашисты нас искали, но тщетно; зато весть о том, что мы планировали побег, дошла до соседнего барака. Там тоже были ростовчане, они захотели к нам присоединиться. Во второй попытке принимало участие семнадцать человек. Мы тщательно всё продумали. Вечером в вагоне специально не закрыли окно. Через него и забрались внутрь, затем окно закрыли. Рассыпали возле вагона махорку, чтобы отвести собак от следа.
Обнаружив пропажу, фашисты ринулись к поездам. Но беглецов не обнаружили: немцы искали сорванные пломбы на дверях, а они были целы. Подошёл поезд, и состав тронулся. На четвёртый день прибыли в Польшу, в город Торунь. Там ростовчан обнаружили и повели в гестапо. Немцы были ещё злей оттого, что пленники сбежали. Били нещадно, куда попадёт.
Поместили в тюрьму. Там ростовчане пробыли несколько дней. В тюрьме находилось очень много узников. Утром всех вывели, вывезли к железнодорожной станции. Привезли в город Мальборк, снова в тюрьму. На стене камеры была выцарапанная надпись: «Отсюда путь в Штуттгоф». Через несколько дней группу заключённых и ростовчан отправили в концлагерь Штуттгоф.
Навстречу приезжим бросилась охрана с криками: «Шнель!» Били, чтобы они быстрее выскакивали из прицепов, строились, а затем шли в сторону ворот лагеря. Мимо шли узники в полосатой форме, измученные, больные, на их ногах грохотали деревянные башмаки – клюмбы. Над территорией лагеря развивалось два стяга – с фашистской свастикой и знаком СС.
К новоприбывшим подошёл начальник гауптштурмфюрер СС Майер. Он презрительно сказал: «С этих пор вы не люди, а обыкновенные номера. Все ваши права вы оставили за воротами. А здесь у вас только одно право – вылетать через эту трубу», – и указал на дымящуюся трубу крематория.
Евгению Моисееву выдали полосатую робу, клюмбы, номера с красным треугольником – знаком политзаключённых. На треугольнике была буква «Р», что означало «русский». Номер Моисеева был 17 322. Люди болели от голода и холода – кроме полосатой формы, не разрешалось носить ничего.
– Нас пересчитывали три раза в день, потому что почти всё время кто-то умирал. Тела везли в крематорий, труба которого безостановочно дымилась, – рассказывает Моисеев. – Но и его было недостаточно. Не всех успевали сжигать. Поэтому узников палили дополнительно в огромной яме. Туда кидали по восемьсот трупов, поливали горючим и жгли. В конце старого лагеря, недалеко от крематория, действовала газовая камера на сто узников. Особенно плохо относились к евреям. Настолько, что иногда те просили фашистов: «Отведите меня в газовую камеру». Садились на телеги и ехали с улыбкой – там они избавятся от мучений.
Некоторые бежали на колючую проволоку с током. Впрочем, никто не добегал. С вышки охранники кричали «Хальт!» («Стой!»). Узник продолжал бежать. Очередь из автомата – и тот падает. Тут же подбегают с носилками, уносят.
Лагерь находился в заболоченной местности, вокруг были торфяники со злокачественным химическим составом воды. Для ослабленных голодовкой людей это было убийственным: вызывало гнойную опухоль – флегмону, часто заканчивавшуюся смертью.
Флегмона была и у Евгения. На ногах были четыре гнойные опухоли. Заключённый медработник пан Червинский увидел ноги Евгения в ранах. Днём в бараке срезал ножом опухшее мясо. Было страшно больно, но Евгений терпел. Медработник засыпал чем-то раны, перевязал бумажными бинтами. Стало легче, раны потихоньку заживали.
Был в лагере немец в штатском, который перевёл четырёх ростовчан с изнурительной погрузочной работы в лесу на другую, менее тяжёлую. Евгений окунал брёвна в специальный раствор, пропитывал для прочности. Но вскоре лагерь охватила эпидемия тифа. Заразился и Евгений. Его поместили в ревир (госпиталь). Состояние было тяжёлым: жар, бред, жажда.
– К открытым дверям подошли немцы в белых халатах. Внутрь не входят, боятся заразиться. «Ты кто?» – спрашивают. «Я русский». И тот самый немец, который перевёл меня, быстро положил мне на губы таблетку. Благодаря ей жар спал, и я выжил. Потом уже узнал, что до войны тот немец какое-то время жил в Ленинграде. Наверно, что-то в сердце ёкало, когда видел нас, детей, в лагере смерти. После выздоровления я продолжил работать в столярке.
С марта по май 1945 года фашисты перевозили тех, кого не успели уничтожить, из концлагеря Штуттгоф. Евгений Моисеев попал в Маутхаузен – самый жестокий, третьей категории.
На воротах лагеря была цитата из «Ада» Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий». В этом лагере действовало 49 филиалов, самыми крупными из которых являлись Гузен, Эбензее, Мельк, Линь. Моисеев попал в Гузен-1.
Номер Евгения был 75 949. Он работал в мастерских. Однажды во время построения уголовник, увидев на жилетке Моисеева номер с красным треугольником и буквой «Р», назвал его русской свиньёй. Евгений ответил ему: «Сам ты свинья». Тогда уголовник пожаловался надзирателю (капо) и сказал, что его назвали немецкой свиньёй. Евгения сильно избили.
Узники, которые видели, что его бьют, прибежали к начальнику мастеровых. Тот вмешался: «Что вы делаете, ему же только 15 лет!» Ему ответили: «15-летние на фронте воюют».
Тогда начальник мастеровых сказал Евгению: «Вставай и иди отсюда». Евгений еле добрался до мастерской.
Была в лагере лестница смерти из 186 неровных ступеней. Узники брали камни на плечи и несли вверх. Тех, кто не падал, обессилев, замертво, эсэсовцы демонстративно расстреливали для усиления страха.
Но даже там боролись с фашизмом. Февральской ночью 700 человек, офицеры Красной армии, устроили побег из 20-го блока. Их отстреливали в лесу, а местные жители при встрече закалывали вилами. Выжили только девять человек, как стало известно впоследствии. Один из них – уроженец Новочеркасска Виктор Украинцев, с которым Моисеев подружился уже после войны.
В то же время в Маутхаузене погиб советский генерала Дмитрий Карбышев, видный учёный-инженер. Фашисты долго пытались склонить его к сотрудничеству. В Маутхаузене после зверских пыток вывели на мороз и обливали холодной водой, пока его тело не превратилось в ледяной столб. Труп сожгли в печи Маутхаузена.
Вскоре было освобождение. Эсесовцы бежали. Тех, кто не успел, ждала расправа: истощённые, но обозлённые люди растерзали фашистов.
По возвращении домой Евгений Васильевич окончил горноспасательный техникум, затем Ростовский машиностроительный институт. Работал на «Ростсельмаше», участвовал в создании и внедрении новой техники. Вот уже сорок пять лет он счастлив в браке с Ларисой Ивановной.
– Они клялись в том лагере: если кто выживет, будет всегда об этом рассказывать, – говорит Лариса Ивановна. – В мае прошлого года муж выпустил книгу воспоминаний «Голос живой памяти». Мы не продаём её, только раздаём в школы, библиотеки. Куда бы мы ни ездили, где бы ни выступали, Евгений Васильевич делится своей историей, чтобы подобное больше никогда не повторялось.
Ирина БАБИЧЕВА
Фото автора