Весною жизнь пахнет (28.05.08)

 Сладко пахнет весна в этом году. Пряно. Цвету много и тепло. Будто сама жизнь пахнет. Может, так и не говорят, только бабе Кате кажется, что весною жизнь пахнет. И запахи эти - цветов, травы, земли - дают ей новые силы жить.   Оттого, наверное, и прожила она на белом свете девяносто годов с гаком, и ещё подвижна, работоспособна, при хорошем зрении и памяти. Даже глаза у старой не выцвели! В молодости были густо-лазоревые, а сейчас только пожижели, будто акварель небесную дождичек размыл.

 - Видать, в молодости красавицей были, а, баба Катя? - спрашиваю я старую.

 - А то! Показная была, бойкая! - в тон отвечает мне и ёрзает на лавочке, как девчонка. Издали её и можно принять за девчонку - худенькая, невысокая, только вот руки, по-старушечьи положенные на колени, выдают возраст: сухие, посиневшие, от трудов великих венами вздутыми перевитые. Что досталось этим рукам за долгую жизнь? Вечная работа.

 - В войну мы с женщинами косами хлеб косили. В пять утра вставали и шли со станицы десять километров под  Новоминскую. За два часа туда дойдем, отдохнем чуток и начинаем косить. В восемь вечера закончим, два часа пехом назад. Дети уже спят. Затопишь печку, сготовишь что-нибудь на завтра, и спозаранку опять в поле.

 - А что ж за коса у вас была? Фигура-то ваша не богатырская, - говорю я.

 - Обычная коса - метрового закоса. Других в колхозе не держали, -отвечает баба Катя.

 Ох-ох-ох… Сухой стебель пшеничный, да метровый захват… На солнцепёке…

 - Ну, а литовка хоть острая была, баб Кать? Отбивал её кто-нибудь?

 - Та кто там её отбивал! Старичок в нашей бабской бригаде был, он в конце гона нам косы бруском мантачил. А как бруска не было, так я сама, кирпичом.

 - А норма ж какая была на косаря?

 - Гектар.

 - И справлялись?

 - Справлялись. Палочку зарабатывали. Но за трудодни не думали, для фронта, для победы старались. Для мужиков своих, чтоб им легче воевалось.

 Но мужа бабы Кати, Алексея Андреевича Демченко, война забрала безвозвратно. Двоих детей, дочь Нину и сына Юру, которых Екатерина Николаевна родила до войны, она поднимала сама. Из-за них колхозница Демченко и пошла по этапу. Голодный 1946 год она с детьми кое-как пережила, а вот следующий неурожай и бесхлебье 1951 года - не смогла.  Искусилась и голодным детям похитила пол-литровую баночку колхозного зерна. За это по страшному закону о трех колосках ей дали восемь лет лагерей. Колхоз назывался «Шесть условий Сталина», и одно из условий, понятно какое, фронтовая вдова нарушила. И была отправлена валить лес в Коми. По той самой дороге в неизвестность, по которой отправили из станицы в 1933 году отца и мать Катерины, урожденной казачки Руденко. Живыми родители не вернулись, и Катерина под стук колес зэковского вагона думала и о своей такой же судьбе. Дети остались в станице с родней, и она молила Бога, чтобы хоть разок их ещё увидеть.

 На Севере Катерина разделила лагерную долю таких же, как сама, «врагов народа».

 - Лес мы валили ручными пилами, - вспоминает баба Катя. - И чтоб пенёчек остался пятнадцать сантиметров. А снегу полтора метра, почти в наш рост. Разгребем и пилим. А мороз такой, что стволы сосен рвёт! Сколько в тех снегах таких, как я, осталось…

 Но Катерине повезло. Помер автор «шести условий», и по амнистии срок ей скостили наполовину. Отбыв заключение, она вернулась домой, к детям, и проработала на ферме до пенсии в своем же колхозе. Только назывался он уже по-другому, и имя вождя всех народов, как и его условия, старались не вспоминать. Но лучшие годы, яркая красота молодости Катерины были сожжены военным лихолетьем и лагерной перековкой, и счастья своего женского вдова после войны так и не обрела. Потому на пенсии осталась жить с дочерью Ниной и внуками.

 - С дочкой-то ладите, баб Кать? - спрашиваю я.

 - А чего нам - ладим. Ни дочка, ни внуки меня не обижают, - говорит она спокойно, поправляя концы платка.

 - А с Теймуразом? (Теймураз - муж её внучки Оли, осетин).

 - Ой, какой он хороший семьянин, скажу вам, этот Теймураз. Дай ему Бог здоровья! Добрый, душевный, жалеет меня.  Троих детей с внучкой вырастили, выучили. И дети, не буду брать греха на душу, хорошие.

 Теймураз еще и скромник, еле я его уговорил сфотографироваться с тёщей и бабушкой. Потом он мне показывает цветник бабы Кати перед домом - тюльпановую радугу, сад, грядки, где, захоти, не найдёшь сорной травинки, и говорит, волнуясь, по-кавказски с придыханием:

 - Понимаешь, это всё баба Катя! Каждую травинку своими руками! И на солнце, и на ветру! Я её прошу - не надо, баб  Кать, почтенный у тебя возраст, сами справимся. А только уйду со двора - она опять за тяпку. Великая труженица, великая! - и Теймураз вздымает кверху палец. - Мне уже, честно скажу, перед людьми неудобно, подумают, заставляю старую.

 А баба Катя сидит себе тихонько на лавочке у забора, глядит на нас и чему-то своему улыбается. Возможно, она думает: «Хороший этот человек - Теймураз. Только откуда ему знать в его пятьдесят лет, что весною жизнь пахнет и так хочется на грядку!»

Газета Крестьянин №22