«Рожь начнёт расти с оглоблю...»

Проект ИД "Крестьянин" «Как мы стали крепостными».

(«Крестьянин» 2007 г.: №№ 18, 20, 24, 28, 33, 36, 42, 51; 2008 г.: №№ 4, 6, 12, 15, 18, 22, 27, 34, 40, 48, 51; 2009 г.: №№ 4, 9.)

Мы зажиточными стали

Тридцатые годы прошлого века. Позади коллективизация, слёзы и кровь миллионов крестьян. Всюду и везде пропаганда, как всепроникающая радиация. На концертах в честь партийных съездов румяные исполнители воспевают сталинские колхозы:

«Мы зажиточными стали.

Хорошо живём сейчас.

Это ты, товарищ Сталин,

От нужды избавил нас».

Профессиональные литераторы сочиняют пословицы и поговорки, которые выдаются за устное народное творчество. «Хороша доля с колхозного поля», «Береги колхоз, получишь хлеба воз»... А совсем рядом другая правда.

Электрификация провалена. Всего лишь в одном из каждых двадцати пяти хозяйств горит лампочка Ильича. На трудодень в передовых колхозах дают 2 кг зерна и 1 рубль. В остальных - менее 1 кг зерна и 60 копеек в придачу. Немало и таких хозяйств (10%), в которых после государственных поставок на оплату трудодней хлеба не остаётся. В этих колхозах люди не знают, как выглядят деньги.

Единственное спасение - личное подсобное хозяйство. Власть понимает, что отбирая у колхозников практически всё, она обрекает их на голодную смерть. Ведь ко всему, трудодень ещё и облагается налогом. Поэтому Сталин берётся редактировать Устав сельскохозяйственной артели. И увеличивает размеры приусадебного участка (не считая земли под жилыми и хозяйственными постройками) до 1 га. Эта мера действительно не даёт умереть. Но только и всего. В 1940 году крестьяне потребляют мяса и молока в два раза меньше, чем в последний год НЭПа (1928). Зато отмена карточной системы преподносится как очередной громкий успех на пути к социализму. Мало кто знал, что это пропагандистский трюк. В стране из 168 миллионов человек хлеб по карточкам получала четверть населения, мясо - 5,5 миллиона, а масло - всего лишь 3 миллиона граждан.

Социализм не ждёт...

Колхоз тридцатых описан Андреем Платоновым в его бедняцкой хронике «Впрок»: «На стене висели многие схемы и плакаты, и в числе их один крупный план... План изображал закреплённые сроки и названия боевых кампаний: сортировочной, землеуказательной, разъяснительной, супряжно-организационной, пробно-посевной, проверочной к готовности, учётно-урожайной, хлебозаготовительной, транспортно-тарочной и едоцкой...»

Под Планом происходит многозначительный разговор, в котором участвуют председатель, секретарь партячейки и уполномоченный из центра на борьбу с не главной опасностью. Уполномоченный озадачен едоцкой кампанией. Почему надо заботиться о том, чтобы люди ели хлеб? Разве они могут отказаться есть?

- А кто его знает? - отвечает ему председатель. - Может, обозлятся на что-нибудь, либо кулаков послушают и станут не есть! А мы не можем допустить ослабление населения!

Председателя поддерживает секретарь:

- Если так считать, тогда и прополочная кампания не нужна: ведь ходили же раньше бабы сами полоть просо, почему же мы их сейчас мобилизуем?

Однако уполномоченного не так-то просто сбить с его позиции. Он зрит в корень:

- Потому что вы только приказываете верить, что общественное хозяйство лучше единоличного, а почему лучше - не показываете...

- Нам доказывать некогда, социализм не ждёт! - бросает последний козырь секретарь. А председатель подводит черту под дискуссией о едоцкой кампании. По словам писателя, «он угрюмо предвидел, что дальше жизнь пойдёт ещё хуже... людей придётся административно кормить из ложек, будить по утрам и уговаривать прожить очередную обыденку».

Такой заорганизованный, лишённый трудовой мотивации колхоз был изначально мёртворождённым детищем. Сравним. Перед Первой мировой войной, в 1913 году, Россия в пересчёте с пудов собрала 76,5 миллиона тонн при урожайности 8,5 центнера с гектара. А в 1939 году эти показатели составили соответственно 77,9 миллиона тонн и 7,7 центнера с гектара. Как же так?! Ведь царская Россия была страной сохи и цепа. А советские колхозы за годы предвоенных пятилеток получили 680 тысяч тракторов, 180 тысяч комбайнов и 165 тысяч грузовых автомобилей. Кроме того, колхозы обслуживались специалистами из 6350 машинно-тракторных станций. И вся эта мощь с учётом расширения посевных площадей на 6 миллионов гектаров сработала хуже, чем лапотный крестьянин.

Это была расплата за авантюризм. За дурное поспешательство. За насильственное объединение в колхозах 18 миллионов 800 тысяч крестьянских дворов.

Пристанище контрреволюционеров

Плачевные результаты хозяйственной деятельности колхозов усугубил сталинский призыв «сделать все колхозы больше-вистскими». Зачем? Вождь объяснил это следующим образом: «Колхозы как форма организации не только не гарантированы от проникновения антисоветских элементов, но представляют даже на первое время некоторые удобства для временного использования их контрреволюционерами...»

Абсурд! Получалось, что высшая власть, насаждая колхозы, насаждала контрреволюционные организации. Но на абсурд никто не обращал внимания. Абсурдным было само время.

Большевизация колхозов началась с кампании по борьбе с вредительством на селе. В число новых врагов народа попали председатели, кладовщики, завхозы, счетоводы... Вскоре перечень «вредителей» пополнили «несознательные колхозники». Численность сельских коммунистов сократилась в ряде районов на треть. В 1937 году половина председателей колхозов, заведующих фермами и бригадиров работали в своих должностях менее года.

Кто же руководил колхозами? Типичный образ председателя, «великого человека, выросшего из мелкого дурака», нарисован Платоновым в бедняцкой хронике: «...до революции Павла Егоровича никто не знал полностью, хотя он жил уже в полном возрасте, - все его называли Пашкой, потому что он был глуп, как грунт или малолетний...»

Любимым занятием Пашки в советские годы стало бродяжничество: «...он уже заметил, будучи отсталым хищником, что для значения в советском государстве надо стать худшим на вид человеком...

- Вот, - говорили сельсоветы на Пашку, - идёт наш сподвижник, угнетённый человек. Где ты, товарищ, существовал?

- В овраге, - отвечал Пашка. Предсельсовета смотрел на Пашку со слезами на глазах.

- Поешь молочка с хлебцем, мы тебя в актив привлечём; нам весьма нужны подобные люди...»

В конце концов Пашку привлекли к суду как бродягу и непроизводительного труженика, «тратящего бесплатно пролетарскую еду». Суд вынес решение отдать Пашку в мужья одной «сознательной бабёнке», чтобы он из страха перед ней стал жить производительным тружеником.

«Начиная с того светлого момента и доныне Пашка всё время лез в гору и дошёл до поста председателя колхоза - настолько в нём увеличилось количество ума благодаря воздействию сознательной супруги.

И в районе Пашку тоже высоко ценили, как низовую пружину, жмущую бедные и средние массы вперёд...»

Диагноз: чёрная дыра

Сельское хозяйство окрестили «чёрной дырой» на закате советской власти. Когда слишком разительной оказалась разница между астрономическими вложениями в сельхозпроизводство и конечными результатами хозяйствования. Между тем Андрей Платонов поставил диагноз «чёрной дыры» колхозной системе на полвека раньше в повести «Город Градов»: «В Москве руководители губернии говорили правительству, что хотя нельзя сказать точно, на что истрачены пять миллионов, отпущенных в прошлом году на сельское хозяйство, но толк от этих миллионов должен быть: всё-таки деньги истрачены в Градовской губернии, а не в чужом месте, и как-нибудь скажутся.

- Может, пройдёт десять годов, - говорил председатель Градовского губисполкома, - а у нас рожь начнёт расти с оглоблю, а картошка в колесо. Вот тогда и видно будет, куда ушло пять миллионов рублей!..»

Но «видно» до поры до времени скрывалось за приписками. Так, ещё в 1932 году было принято партийное решение довести валовые сборы зерна до 130 миллионов тонн. В 1937 году отчитались за 120 миллионов, хотя в действительности собрали 73 миллиона.

Механизм «преувеличения» действовал следующим образом.

Представитель заготовительных органов выходил в поле, отмерял квадратный метр и ножницами выстригал колоски. Затем в помещении, чтобы ни одно зёрнышко не пропало, очищал зерно и взвешивал. Полученную цифру умножали на количество гектаров в хозяйстве. И вот вам урожай! При этом потери, которые при уборке и хранении реального урожая достигали 30%, не учитывались. Приписки начинались в колхозе. А дальше свои поправки вносили сельсовет, район и область. И сводка выглядела благополучной.

Самая демократичная в мире...

В 1894 году к Энгельсу обратились итальянские социалисты с просьбой подыскать для их газеты эпиграф, который бы сжато выражал основную идею социализма. Энгельс предложил им использовать определение из «Манифеста Коммунистической партии»: «Ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».

В 1936 году в СССР была принята «самая демократичная» в мире Конституция. Основной закон государства гарантировал социально-экономические права и политические свободы граждан. В том числе право на труд и отдых, материальное обеспечение по старости и болезни... Но в действительности эти права были гарантированы не для каждого и не для всех. Колхозники, то есть половина трудящихся страны, не имели ежегодных отпусков. Не получали выплат во время болезни. Колхозницы не знали оплачиваемых отпусков по беременности и родам. На селе не знали о существовании пенсий... и не имели паспортов.

Конституция провозглашала, что социализм в СССР победил и в основном построен. На самом деле половина населения стала крепостными в стране с непонятным общественно-политическим строем.