Фосфоглив

Весна, апрель, теплынь. В окна нашей гепатитной палаты заглядывают недавно народившиеся листочки лип. Хочется жить. И сегодня нам объявят результаты обследований и заключение врачей: кто из нас троих останется по-прежнему с диагнозом «ХВГ» – хронический вирусный гепатит «С», а кто перекочевал в следующую стадию цирроза печени с тем же самым гепатитом. Хотя, по большому счёту, разница между диагнозами относительна. Другое дело – не было б вируса, этого тихого убийцы…

Нас, ждущих «приговора», в палате трое: кабардинец бизнесмен Эльбрус, портовый моряк Игорь и я, культработник. Всем нам за пятьдесят. Есть в палате ещё два молодых «торчка», они сидят в своём углу за ноутбуком или курят анашу на балконе. Им на всё на свете плевать, в том числе на собственную жизнь, было б чем закумариться. Родители у обоих состоятельные, и пока отпрыс­ки в больнице, отдыхают. Хотя какой у чёрта отдых, когда в сердце заноза. Но вот обход, и наша Мать Тереза явилась с кипой историй болезни.

– Так, мужички, – говорит она нам троим, – не могу вас обрадовать. Рада бы, да не могу. Всё подтверждается, мужайтесь.

Страшного для нас слова она не произносит, и за это ей спасибо. Но на наших лицах она успевает прочесть такое, что заставляет её продолжить:

– Не киснуть, мужчины! И с вашим диагнозом живут люди, и живут долго. Главное – не киснуть! Вести правильный образ жизни, забыть про алкоголь и курево – находить и без них радости, и таким образом помогать печени восстанавливаться. Необходимые препараты для дальнейшего лечения я при выписке распишу. И будете жить! Договорились?

– Вашими молитвами, матушка, будем, пока архангелы не протрубят отбой, – говорю за всех я.

– А вот вашему язычку, Семён Михалыч, я бы, если б была хирургом, сделала чик-чик. Какой пример вы молодым подаёте, тоску нагоняете? – она кивает на торчков.

– Им пример не нужен, им анаша нужна, а меня «чик-чик» без работы оставит, я ж болтун по профессии, – говорю я.

– Ах, Семён Михалыч, Семён Михалыч, – грозит мне пальцем Мать Тереза и «наезжает» на молодняк: – Что, опять курили на балконе? Мне медсёстры докладывали. Выпишу, ей-богу выпишу, не пожалею ваших несчастных родителей.

И пожалеет, и не выпишет, и будет лечить. Сердце у Матери Терезы доброе, а строгость кажущаяся. К нам, своим пациентам, она – как к своим детям. Многие из нас и живы только потому, что прошли через её руки. Во всём нашем регионе, равном Франции, нет более знающего по гепатитам доктора, чем наша Татьяна Сергеевна, которую из-за преданности делу и человеколюбия пациенты зовут именем подвижницы милосердия. У Татьяны Сергеевны семьи нет – не сложилось, и её семья мы, горемычные, да студенты-инфекционисты, которые шугаются нас, как рогатый ладана. Вряд ли кого из них больные назовут потом Матерью Терезой.

Доктор наша, сделав внушение и попальпировав животы босякам, уходит в следующую палату. Следом, двумя тенями, проскальзывают за её спиной на балкон торчки, а мы втроём остаёмся в раздумье. Эльбрус отвернулся к стене и отвечает на звонок кого-то из родни. По интонации понятно – успокаивает. Игорь заложил ладони под голову, вперил взгляд в потолок и молчит. Я же смотрю в окно. Там весна, там жизнь, а пока человек жив, он о жизни думать должен. Маленькие, ещё со слабой зеленью листочки лепечут что-то, будто говорят со мной, а я им, весне, голубому небу и себе самому твержу: «Буду жить! Хрен этой болезни – буду жить!» Последние слова самовнушения, видимо, произношу вслух, отчего Игорь спрашивает:

– Ты что-то сказал?

– Наверное, думаю…

– Вот и я думаю, и знаешь о чём?

– Ну?

– Хочу купить у тебя щенка. Ты говорил, что у тебя есть таксята, а мне такой друг теперь очень будет нужен. Я хожу по выходным в лес, мне с ним будет веселее. Это и будет та радость, про которую говорит Мать Тереза. 

После обеда идём гулять в город. Процедур в это время нет, и надо, чтобы горечь от новости этого дня растворилась, развеялась, не дала осадок на сердце. Я давно, ещё в юности читал, что человек сам восстанавливает свою энергию, как солнце. Много раз приходилось убеждаться, что это так. Потому отправился слушать в парк вольных музыкантов. Вернулся в больницу вечером. После саксофона и аккордеона на душе полегчало. Ещё бы заснуть в эту ночь.

Но заснуть не получалось. Эльбрус вертелся на кровати и вздыхал, Игорь отвернулся в сторону торчков и притих, но время от времени шептал что-то непонятное. Я отгонял тяжёлые мысли молитвой. Потом, когда Игорь повернулся ко мне и опять зашептал, я спросил:

– Не спишь?

– Не сплю. Думаю, как назвать щенка. Перебрал уже столько кличек, и ни одна не нравится.

Я тоже включился в поиск, Эльбрус следом, и время от времени мы выдавали Игорю кличку его будущего друга. Но тому всё было не так. Потом мы с Эльбрусом замолчали – иссякла фантазия, замолчал и Игорь. Я уже стал придрёмывать, когда он вдруг вскрикнул:

– Нашёл, нашёл!

– А ну ж?

– Фосфоглив! – с восторгом произнёс он. (Это название препарата, которым лечат наш гепатит.)

– Хм, в этом что-то есть, – сказал я. – Но длинно. Такса – собака небольшая, и маленького лучше звать короче, Фосик например.

– Точно, Михалыч, Фосик, – обрадовался находке Игорь. – Фосик, Фоська – звучит!

И через минут десять он уже подхрапывал, а я ещё долго слушал шум улицы и уснул, когда поздней ночью город стал затихать.

На следующий день на обходе Игорь обратился к Матери Терезе:

– Татьяна Сергеевна, мы нашли новое употребление вашему препарату.

– Это ж какому? – не поняла доктор.

– Фосфогливу.

– Да? И как же ещё его можно употребить, кроме как в вену или перорально?

– Назвали так собаку. После больницы я беру щенка у Михалыча. Пока маленький, будет Фосик, вырастет – Фосфоглив, – сказал Игорь.

– Да? – улыбнулась Мать Тереза.

И мы впервые за две недели увидели улыбку этой немолодой, худенькой, уставшей от тяжёлой работы женщины. Татьяна Сергеевна улыбнулась краешками губ, а в глазах у неё, как у девчонки, вспыхнули смешливые искорки.

– Да, – повторила она, – знали б про ваши фантазии разработчики препарата. Но я рада – болезни вы не сдаётесь.

Через неделю после выписки ко мне приехал Игорь с сыном, выбрали щенка, и Фосик уехал к морю. А летом следующего года мне довелось быть в Новороссийске, и я решил проведать Игоря. Дом его нашёл на окраинной улице, через дорогу на взгорке начинался лес. Посидели, попили чаю, поговорили о здоровье, и Игорь спросил:

– Хочешь увидеть, что делает Фосфоглив?

– Конечно! – обрадовался я и переспросил: – А что тут может врождённый охотник делать?

– Коз пасёт!

– Шутишь? – не поверил я.

Но на горочке, на белых камнях восседал чёрно-пегий «таксист», а под горочкой паслись четыре козы. И только одна норовила отойти в сторону, как раздавалось рычанье, а если это не помогало, коротколапый пастух нёсся к нарушительнице и кусал за ногу. Порядок восстанавливался. Стадо не разбредалось.

– Сколько держу и знаю такс, такого таланта не замечал, – искренне удивился я. – Научил?

– Само собой получилось. Выгонял он стадо, загонял, пас со мной, а потом сам стал пасти. Тут соседи удивляются, где такого пастуха взял.

– Сам удивлён, – произнёс я. – А Мать Тереза сказала бы: «Знали б про это разработчики препарата, дописали б в инструкцию ещё один пункт: пасёт коз».

И мы рассмеялись. А Фосфоглив уже вертелся у наших ног и норовил стать солдатиком, чтобы погладили. И глазки его – чёрные бусины – озорные, шкодные, казалось, говорили: «Не киснуть, мужики, жить прекрасно!»